Шрифт:
Жильберта, не забудь, что ты должна навестить сегодня тётю Алисию. Ты меня слышишь? Иди сюда, я накручу тебе волосы на папильотки. Жильберта, ты меня слышишь?
– А нельзя мне пойти к тёте без папильоток, бабушка?
– Боюсь, что нет, – мягко ответила госпожа Альварес.
Она поднесла к голубому пламени спиртовки старые щипцы с двумя массивными железными полушариями на концах. Вощёная бумага была уже сложена в стопку.
– Бабушка, а может, для разнообразия ты завьёшь мне волосы по бокам?
– Об этом и речи быть не может. Подвитые концы – это максимум, что можно позволить себе в твоём возрасте. Садись на табурет.
Жильберта
– Мама поёт сегодня «Фраскиту»?
– Да, днём, а вечером – «Если бы я был королём». Сколько раз тебе повторять: когда сидишь на низкой табуретке, соедини колени вместе и наклони их вправо или влево, иначе это выглядит неприлично.
– Бабушка, но я же в панталонах и в нижней юбке.
– Панталоны – это одно, а приличия – другое. Всё дело в позе.
– Да, знаю, мне уже говорила об этом тётя Алисия, – пробормотала Жильберта из-под крыши своих волос.
– Я уж как-нибудь сама, без помощи Алисии, сумею вдолбить в твою голову элементарные правила приличия, – едко заметила госпожа Альварес. – В этом я, слава богу, разбираюсь получше её.
– А нельзя ли мне сегодня остаться дома, бабушка, а к тёте Алисии пойти в следующее воскресенье?
– Ещё будут пожелания? – высокомерно отозвалась госпожа Альварес.
– Ещё? Да. Мне бы хотелось хоть немного удлинить мои юбки, тогда бы мне не приходилось всё время садиться враскорячку. Я так мучаюсь из-за этих коротких юбок, ни на минуту нельзя забыть о своих невыразимых.
– Перестань! Как тебе не стыдно.
– Я бы с удовольствием употребила другое слово, но не знаю какое.
Госпожа Альварес погасила спиртовку, взглянула в зеркало над камином, отразившее её тяжёлое испанское лицо, и решительно заключила:
– Пожалуй, ты права, другого слова не подберёшь. Из-под ряда пепельных завитушек выглянули недоверчивые глаза удивительной, почти аспидной синевы.
– И всё-таки, бабушка, давай хоть чуть-чуть удлиним мои юбки, хотя бы на ладонь. Или пришьём небольшую оборочку…
– Представляю, в каком восторге будет Андре, оказавшись матерью эдакой восемнадцатилетней кобылицы. А её карьера? Ты об этом подумала?
– Конечно, подумала. Но ведь я редко хожу куда-нибудь с мамой… – Она одёрнула юбку, задравшуюся на её плоском, как блин, животе. – Что мне надевать, бабушка, как обычно?
– Сегодня воскресенье, ты что, забыла? Надень светлое пальто и синюю шляпку. Когда ты наконец поймёшь, что значит прилично одеваться?
Бабушка и внучка были одного роста. С испанской фамилией, унаследованной от покойного любовника, прекрасно сочетались кремового цвета бледность, пышная фигура и густо напомаженные волосы. Пудрилась она очень белой пудрой. Нижние веки её набрякли, словно под тяжестью щёк, и она в конце концов сочла возможным принять имя Инес. Госпожа Альварес была стержнем, на котором держалось её безалаберное семейство. Андре, её дочь, брошенная отцом Жильберты, предпочла треволнениям шумного успеха спокойную жизнь и вторые роли на сцене государственного театра. Тётя Алисия – претендентов на её руку так и не нашлось – жила отдельно на ренту, по её утверждению
Госпожа Альварес придирчиво оглядела внучку с ног до головы, от туфель, изготовленных на заказ, до фетровой шляпки с острым пером.
– Как ты стоишь? Ноги расставила прямо как слон. У тебя даже намёка нет на живот, а ты умудряешься выпячивать его. И, пожалуйста, не забудь перчатки.
Жильберта встречала замечания бабушки с безразличием неиспорченного ребёнка. В ней не было пока ничего от барышни: она напоминала иногда юного лучника, иногда сурового ангела, иногда мальчишку в юбке. «Куда тебе носить длинные платья, у тебя ума не больше, чем у восьмилетнего ребёнка!» – говорила госпожа Альварес. «Жильберта приводит меня в отчаяние», – вздыхала Андре. «Не будь меня, ты всё равно нашла бы повод для отчаяния», – мирно парировала Жильберта. У Жильберты был спокойный характер, и хотя она почти ни с кем не общалась и большую часть времени проводила дома, это её не тяготило. Судить о её внешности было пока рано. Большой рот, открывающий при улыбке белоснежные крепкие зубы, короткий подбородок, высокие скулы, а нос… «Боже мой, ну откуда у неё такой носишко?» – вздыхала Андре. «Дочь моя, кому это знать, как не тебе?» – говорила госпожа Альварес. И Андре, слишком рано уставшая от жизни, слишком поздно полюбившая добродетель, молчала, трогая по привычке свои вечно воспалённые желёзки. «Жижи, – говорила тётя Алисия, – она пока только сырьё, из неё, может быть, что-то выйдет, а возможно, не выйдет ничего».
– Бабушка, звонят, я сейчас открою… Бабушка, – донёсся голос Жижи из коридора, – это дядюшка Гастон.
Жижи появилась в сопровождении высокого молодого человека, она шла с ним под руку и чинно беседовала, как это принято у школьниц на переменах.
– Мне очень жаль, дядюшка, но я вынуждена вас покинуть. Бабушка хочет, чтобы я проведала тётю Алисию. У вас новый автомобиль? О, открытый четырёхместный «Дион-Бутон»? Ах, водить его, наверно, одно удовольствие. Надеюсь, у вас есть подходящие перчатки? Так, значит, вы поссорились с Лианой?
– Жильберта! Это совершенно тебя не касается, – возмутилась госпожа Альварес.
– Но кто же этого не знает, бабушка. Я читала статью в «Жиль Блаз», она начинается так: «Парижский сахар начинает горчить». Мне девочки на курсах все уши прожужжали, они знают, что я знакома с вами. Никто не сомневается, что во всём виновата Лиана. Девочки говорят, что она поступила очень некрасиво.
– Жильберта, – прервала внучку госпожа Альварес. – Попрощайся с господином Лашаем, тебе пора.
– Не ругайте малышку, – вздохнул Гастон Лашай. – Её, по крайней мере, не заподозришь в неискренности. А с Лианой действительно всё кончено. Так ты идёшь к тёте Алисии, Жижи? Поезжай в моём автомобиле, только потом отошли его обратно.
Жильберта радостно взвизгнула и, подпрыгнув, чмокнула Лашая в щеку.
– Спасибо, дядюшка! Вы представляете, какое лицо будет у тёти Алисии! А консьержка, та просто обалдеет!
И Жильберта помчалась к выходу, топая как жеребёнок.
– Вы балуете её. Гастон, – с упрёком сказала госпожа Альварес.
Но тут она ошибалась. Вся жизнь Гастона Лашая состояла из подобных причуд: автомобили, угрюмый особняк возле парка Монсо, содержание Лианы, драгоценности на её день рождения, шампанское и баккара летом в Довиле, зимой – в Монте-Карло. Время от времени он жертвовал крупную сумму по подписке или покупал яхту, которую вскоре перепродавал какому-нибудь монарху из Центральной Европы, или финансировал новую газету, но всё это не прибавляло ему радости. Глядя на себя в зеркало, он говаривал: «Такого грех не обобрать». А поскольку нос у него был длинноват а глаза большие и чёрные, многие и впрямь считали его простаком.