Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Павел соглашается за себя и за Ивана. Нельзя нарушать дух товарищества. "Старик" может ославить их трусами.
Вылазка назначена вечером. Лутковский ведет новичков черными лестницами. Они выбираются в мрачный двор, бегут в темноте по Четырнадцатой линии. Где-то заливаются псы. На перекрестке, над сонным будочником, тускло горит фонарь. У стекла роем белых мух летят пушинки снега.
Лутковский рассказывает:
– С горными у нас была генеральная драка. Мы им орем: "горные, заборные", они нам: "морские, воровские". Потом свалились, квасим, квасим морды... Даже ротные
Павлу мальчишеские драки неинтересны. Но отвечает равнодушно:
– Люблю.
На Смоленском поле пусто. Постепенно сходятся несколько кадетов Морского и Горного корпусов, сговариваются отложить драку за недостатком сил у обеих сторон.
– Ничего, еще попадешь в драку, - утешает нового приятеля Лутковский.
– Попаду, - спокойно соглашается Павел.
Ротный командир обошел отделения. В дортуарах укладываются спать, шепчутся по углам. Великовозрастные, из тех, что стали "на три точки", сидели в одном классе три года, продолжают делиться итогами воскресенья, хвастают выигранными в трактире партиями на бильярде и встречами с хористками. Младшие жадно прислушиваются. Одного маленького кадета освободил покровитель-гардемарин от сластей, присланных из дому, и малыш плачет в подушку. Еще группа кадетов следит за потасовкой. Дерутся тихо, чтобы не услыхал дежурный. Зрители советуют побеждающему:
– Бей, пока не скажет - покорен.
Койка Павла у окна. Он кладет локти на подоконник и смотрит на реку, еще недавно скованную морозами. Постепенно шум в комнате затихает, разносится мирное сонное посвистывание. Унтер-офицер тушит огонь, и квадрат окна светлеет. Время близится к весне, к бессонным, призрачным белым ночам.
– Скоро пойдет ладожский лед, вот гул да треск будет, - шепчет справа голос.
– Ты видел ледоход, Нахимов?
Гардемарин Анжу, кутаясь в одеяло, с ногами забирается на подоконник.
– Если долго-долго глядеть в одну точку, видны огни на устье.
– Брандвахты?
– Брандвахту ставят с открытием навигации. Ты был в море?
– Я совсем и не знаю, какое оно.
– Меня в детстве везли морем из Англии. А мой дед из Тулона; он был моряком. Я уже три лета ходил в море, - спешит выложить Анжу.
– Брат Николай получил производство в Тулоне, - вспоминает Павел.
– Это вроде нашего Кронштадта?
– Ну да! В море чудесно. Вы скоро пойдете в кампанию. Гардемарины ходят каждое лето. Корпусный бриг называется "Симеон и Анна", еще есть фрегат "Малый".
– Я знаю. А ты пойдешь?
– Я кончаю курс. Надо заказывать мичманский мундир.
– Анжу ежится от холода. Его черная, коротко стриженная голова лежит на острых кулачках: - В Англии гардемарины учатся на кораблях, учатся и плавают. На берегу только экзамены сдают.
– Так то не гардемарины, а мичманы.
– У них вроде одно и то же. Мидшипмен - по-нашему гардемарин.
Подумав, Павел соглашается:
– Наверно, хорошо - учиться на корабле. Но как же там занимаются науками? Этого Анжу не знает.
– Думаю, капитан или штурман помогают...
– А все другое? Словесность, история, языки?
– Подумаешь,
– Ты плохо занимался?
– Скучно. Я все практически пройду на корабле. Ты тоже не будешь заниматься.
– Я буду.
– Не будешь.
Павла смущает уверенность товарища. Он про себя решает, что будет заниматься. Он должен кончить корпус из первых, унтер-офицером. Тогда попадет в дальнее плавание.
Он спрашивает:
– А ты хочешь в кругосветное?
– Еще бы! У нас многие собираются - Литке, Рейнеке, Врангель. Ты уже знаешь их?
Павел познакомился с Мишей Рейнеке, усердным и ровным юношей, готовящимся к плаванию на Севере. Рейнеке ему понравился.
– Он серьезный, зейман!
– подтверждает Анжу и зевает.
– Пора спать. Ложись и ты, завтра с утра кораблевождение.
Анжу прыгает в свою койку и сворачивается калачиком. Павел продолжает смотреть на реку. Она как черный бархат, вздутый ветром. По Исаакиевскому мосту с Адмиралтейского острова проехал извозчик. Огонек торопливо побежал и скрылся влево. Но за рекой много огней, и от их бесконечной линии уходят в стылую воду дрожащие столбы света.
Немногим больше ста лет существует Петербург, и уже такой огромный! Павел силится представить себе пустынную реку, заболоченные берега, сырой бор на месте дворцов. И вспоминает слова старика служителя: "Царь Петр восхотел, а строили народом, косточками мужицкими болота высушили". Да, и сейчас мужики трудятся, вон какие колонны возводят на стройке Исаакиевского собора... А корпус? Тоже сколько труда ушло... Почему-то вспоминается Николай Бестужев. Это он сказывал, что корпус старше Петербурга, назывался Навигацкой школой и помещался в Сухаревой башне, в Москве...
Павел снимает онемевшую руку с подоконника, сползает в койку, закрывает глаза.
Откуда Николай Александрович так много знает? И братья его очень способные. Александр - кавалерист, пишет стихи... Николай мог бы написать историю корпуса? Наверное. Как сначала корпус перевели в Кронштадт, а потом царь Павел Петрович распорядился устроить кадетов в столице. Говорят, в Кронштадте очень плохо кормили, все кадеты были разуты, в классах были выбиты стекла и кадеты воровали дрова. Но, конечно, там было интереснее. Морская крепость, и очень много больших кораблей и иностранцев. А в Петербург судам нельзя приходить, потому что на устье мелко...
"Я еще очень мало знаю..."
И вдруг становится удивительно, что все знаменитые моряки были мальчиками, как он: что так же в корпусе учились Лаптевы, Овцын, Челюскин, Чириков, такие отважные исследователи... И Ушаков, и Сенявин, которые побеждали флоты неприятеля? Смешно! Адмиралы?! Адмиралы сидели за партами и, может быть, не понимали задачу по навигации?
Нет, должно быть, они очень выделялись. Сразу. Как Николай Александрович...
Павел ныряет в холодную постель. Неодолимая сила притягивает его голову к подушке, и еще один тихий посвист входит в сонное дыхание первого отделения третьей роты.