Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– А знаете ли, Павел Степанович, кто оказал честь нашему празднику? неожиданно нарушает очарование будущим голос Ершова.
– Генералов и адмиралов много, мой друг.
– Но в поэзии нашей один адмирал!
– Пушкин?! Где он? Ведите меня к нему.
– Куда же вас вести? Шлюпка еще не подошла, а он был на берегу. Отдельно стоял, близко к матросам.
– Экой вы право. Что бы позвать на корабль... Первой записью значилось бы славное имя, и с ним "Паллада" вошла бы в российскую словесность. А теперь... Что у вас, Завойко?
– Хочу доложить:
– Так, значит, можно писать рапорт о благополучном спуске...
Были все основания рассчитывать, что до зимы "Палладу" вооружат в Кронштадте. Ради этой цели и пребывал все лето Павел Степанович в лихорадке труда. Но адмиралтейское начальство после спуска отнюдь не спешило. Высочайшее благоволение объявлено, а камели для вывода фрегата из Невы оказались нужны сначала под транспорт "Виндаву". И, покуда их доставляли обратно к верфи, наступила ранняя зима.
По реке идет сало, льдины запирают мелководный бар, и надобно корпус ставить на зимовку.
– И чего ты кипятишься?
– удивляется младший брат Сергей.
– Радоваться надо, брат, что вместо Кронштадта зиму пробудешь в столице.
– Весьма подлое суждение о службе, Сережа, - взрывается Павел Степанович.
– Этак ты учишь гардемаринов своей роты? Мне вверены люди, в большом числе не знакомые с кораблем. Казарма сделает их солдатами. А весною на "Палладе" нужно иметь моряков.
– Да если так случилось! Философия учит в дурном искать хорошее, приспособляться к обстоятельствам.
Тон Сергея примирительный, и сам он полнотелый, круглолицый олицетворенное благодушие.
"В брата Николая пошел", - определяет Нахимов и еще пуще негодует:
– Этакая философия не по мне. И тебе на службе России не след ею руководствоваться. Пропадешь.
– А вот и не пропаду. Гляди - через три-четыре года Горковенко пойдет в отставку, и я стану инспектором классов. Сейчас имею в училище бесплатную комнату с дровами и свечами, а тогда займу квартиру, женюсь на Шурочке... Что?
"Что бы ему в пример иметь Платона, тот без корысти. Собрались в Сергее худые черты себялюбца Николая, а от Платона только любовь к округлости, чтобы без углов, без столкновений шла жизнь".
– Я пойду, - после недолгого молчания произносит Нахимов.
Сергей не понимает мыслей брата. Так же благодушно он предлагает:
– Перебирайся ко мне, Павлуша. Сократишь расходы. Мамаше больше сможешь высылать. И мне легче будет, выкрою на новый мундир.
Уже подвинувшись к выходу, Павел Степанович неожиданно смеется. С ним это случается редко, и тогда он становится не похожим на себя. Так и сейчас: почти сев на пол, залился на высокой ноте, а глаза наполнились слезами. Едва отдышался, топая ногами и взмахивая руками, как утопающий.
– Что ж я смешного сказал?
– обиженно спрашивает Сергей.
– И хохочешь странно. Будто тебя щекочут.
– Подлинно так. Щекочешь. Очень щекочешь. И как ты умеешь для себя пользу извлекать из всего.
На фрегате должно держать часть команды. Следить, чтобы лед не повредил корпуса, не набралась вода выше ординара, да и охранять от расхищения. Зима суровая, а бедноты на Охте много. Люди промышляют казенным лесом, а то просто тащат на топливо. Но условия жизни на недостроенном корабле - в щелистой избенке плотовщиков - тоже скверные, и Нахимов каждую неделю сменяет дежурный наряд. А вся команда хлопотами старшего офицера недурно устроена в Новой Голландии.
Павел Степанович благодарит Завойко и уводит к себе. Его занимают вопросы:
– Чему можно без фрегата обучить для службы на фрегате?
– Что за зиму наши матросы должны изрядно узнать?
Не торопясь Нахимов перечисляет: во дворе поставить мачтовое дерево со снастью, чтобы матросы лазали и в снег и при ветре. Офицерам сделать чертежи внутренностей фрегата, такелажа и парусов, и по ним знакомить команду. Боцманам с квартирмейстерами обучать плетению матов, кранцев и тросов, вязанию узлов, кройке и шитью парусов. Командирам батарей рассказывать о пушках, заряжании и наводке. Штурману беседовать по карте Балтийского моря о навигации. Изучать также сигналы флажные и фальшфейеры.
– На том и господа офицеры будут совершенствовать знания, и к подчиненным ближе станут.
Завойко одобрительно кивает на все предложения и добавляет:
– Грамоте учить станем?
Павел Степанович, помолчав, предупреждает:
– В расписание только не вводите. А то вспомнят про ланкастерские школы и в либерализме обвинят. Петербург! Мичманам поясните...
Планы широки, и не все удается без опыта. Но командир и старший офицер "Паллады" со страстью и упорством осуществляют свою программу и находят многих последователей. Сами матросы просят рассказать об устройстве флота царем Петром, о морских сражениях и кругосветных плаваниях, об андреевском флаге, и каждый день находится для всех офицеров дело в казарме экипажа.
И время поэтому бежит, уплотняя недели и месяцы, И еще ускоряют его бег - книги и частые душевные беседы все с тем же Ершовым и с Михаилом Рейнеке.
У Ершова, человека из народа, Павел Степанович черпает знания о жизни простых людей труда и их нуждах. С Рейнеке дружбу укрепляют общий интерес к морским наукам, стремление к преуспеванию родного флота.
– Опять небось адмиралтейский совет держал со своим эстляндцем. И чего нашел в этом сухаре?
– нападает Сергей на поздно вернувшегося брата.
– Сухарь голод утоляет, - в тон брату усмехается Нахимов.
– Не любишь ты и не знаешь флота, Сережа.
– Ладно, отступлюсь, носись с любезнейшим Михайлою. Но ты и от мужика Ершова редко выходишь. Тоже флотский интерес?
– Ершов - русский мужик. А мы, дворяне, - не русские ли?
– С нашими крепостными сдружись по этой причине.
– Немало и крепостных, перед которыми нам с тобою ломать шапки надо, кротко говорит Нахимов.
– Павел, Павел! Забыл ты о декабре двадцать пятого года?