Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Ламздорф пригласил офицеров "Крейсера" и "Ладоги" на свою плантацию в глубине страны.
В приливные часы к кораблям подошли туземные гребные суда. Черные полуголые гребцы направили их вверх по желтой от ила Януарии. Обогнули гору, разрезавшую надвое молодой город, и вступили в глубь почти безлюдных лесов. Потом, когда быстрое течение воспрепятствовало плаванию, хозяин и гости пересели на мулов и длинной кавалькадой потянулись по горным тропам.
Все кажется невероятным тропической ночью: чужое звездное небо, мохнатые стволы гигантских пальм, крики птиц и зверей. Даже охота на рассвете, подготовленная Ламздорфом
Негры с копьями рассыпаются в чаще, бьют в барабаны и дико кричат, чтобы выгнать ягуара на охотников. Вишневский убивает великолепного пятнистого зверя; негры повторяют свою воинственную какофонию и странные телодвижения танца. Они привязывают трофей к палкам и бегом несут его к дому плантатора.
Два дня среди банановых и кофейных насаждений, и офицеры отправляются в обратный путь. На узких кривых улочках Рио-де-Жанейро копыта мулов вязнут в нечистотах. Толпы черных и коричневых от природы и грязи ребятишек окружают иностранцев, хватают мулов под уздцы. Путешественники вынуждены пробираться пешком через тесный рынок, забитый разноязычной и разноцветной толпой. Много раскрашенных индейцев и еще больше серых сутан католических монахов. Павла увлекает поток людей в сторону навеса, под которым производится продажа негров. Коренастый португалец, с лицом, изрытым крупными оспинами, взмахами плети заставляет живой товар показываться покупателям. Нахимов видит исполосованную мускулистую спину, обнаженные набухшие груди, закатившегося в немом крике ребенка, усталого старика с кривыми, изъязвленными ногами… Мерзкий запах больного, распаренного солнцем, немытого, истощенного человеческого тела шибает в нос. Павел отворачивается и видит рядом хмурых матросов. Тут Станкевич и Сатин, квартирмейстер Каблуков.
– Ужасно! – беспомощно, упавшим голосом произносит Нахимов. Но Сатин презрительно сплевывает.
– Обыкновенное дело, ваше благородие. В этом Абразиле арапов продают, как нашего брата в России.
Зло и нарочито нагло глядит матрос: "Докладывай, мол. И пусть наказывают. А правда все ж моя…" Сейчас нужно что-то сказать обыкновенным голосом, нужно помочь матросу потушить его озлобление. И, неловко покосившись на каменные лица Станкевича и Каблукова – вот-вот и они заявят свою отчужденность, свое недоверие мичману, – Павел отирает потный лоб платком.
– Вонь, конечно, – вежливо говорит Каблуков.
– Да, запахи, – подхватил Павел с облегчением, будто вовремя кинул ему трос квартирмейстер и вовремя он схватил конец, чтобы подняться из залитой шлюпки на борт корабля. Так, еще одно усилие, и все будет – как будто ничего не было… Мичман делает два журавлиных шага и хрипло, строго объявляет:
– С пушкой для вечерней зори быть на корабле. И Каблуков, уже весь во власти дисциплины, лихо вытягивается:
– Есть, с пушкой быть на корабле.
Но Сатин продолжает смотреть в упор с тем же необыкновенно злым и новым для добродушного костромича выражением. А Станкевич словно и совсем не замечает своего офицера.
В конце марта в кают-компании вспоминают, что Павел Нахимов выслужил пять лет и сейчас в столице, наверное, подписан приказ о его производстве в лейтенанты. Вишневский даже дарит из своего запаса эполеты, а Завалишин приготовляет пунш и речь. Пьют торопясь, а речь и вовсе не слушают. Не до праздника, когда сильная качка кладет корабль с борта на борт, и он выпрямляется, кряхтя в
Свистали всех наверх, и под проливным дождем Павел на вышке марса следит за уборкою парусов. Один из них не выдерживает напора шквала и с треском рвется в клочья. Матроса вырвавшийся на свободу конец паруса сбивает с рея. Вой ветра заглушает крик, и несчастный исчезает в штормовом облаке водяной пыли. Вода бурлит, как кипяток, и волны теряют свои очертания. Корабль рыскает, и авральная работа продолжается сорок часов.
Наконец циклон отходит: его хвост еще грозно обозначается на половине неба пепельными полосами тяжелых облаков и волнением моря: все та же измучивающая бортовая качка, при которой фрегат то лезет на бугор до белого гребня, то, вздрогнув, падает набок, срывается вниз и снова, кряхтя, поднимается; но повреждения исправлены, паруса закреплены, и "Крейсер" идет по курсу в Индийском океане.
Постепенно Павел приобретает морское зрение. В безбрежном океане можно наблюдать кипучую многообразную жизнь. Зачерпнутая мешком из флагдука океанская вода полна стеклянных радужных трубок-пиросан и обжигающей морской крапивы. Моряки вылавливают плоских паразитических прилипал и фантастических моллюсков в синей фольге с перпендикулярной перепонкой, похожей на парус. Сначала "Ладога" сигнализирует, что наблюдала птиц, потом и на "Крейсере" замечают белых альбатросов, а Вишневский подстреливает иссиня-черного буревестника с желтыми плавниками. Наконец, на траверзе острова Амстердам, они встречают стадо встревоженных китов и еще мертвую тушу, плывущую по течению, вверх брюхом. Видно, где-то недалеко бродят китоловы.
Первого мая отряд в двухстах милях от Вандименовой Земли. Скоро конец трехмесячному плаванию, скоро стоянка. Все надоело – Индийский океан, зеленая бурная вода, частые дожди с градом и снегом. Надо снова конопатить подводную часть. В льялах "Крейсера" неизменно 10 – 14 дюймов воды, и все вахты беспрерывно стоят у помп. Надо проветрить и обсушить каюты и жилые помещения команд. Крейсеровцы досадуют на "Ладогу", потому что она плохой ходок: "Крейсеру" приходится убавлять паруса, брать грот и фок на гитовы, чтобы не разлучаться с тяжелым шлюпом, тогда как "Ладога" ставит все возможные паруса. Но наконец, 16 мая, при умеренном ветре и облачности отряд бросает якоря на рейде Дервента.
В столице молодой колонии уже есть губернатор с чиновниками, деятельны горожане из отпущенных на поселение каторжан. Губернатор весьма любезен; горожане тоже устраивают офицерам русских кораблей радушный прием и берут втридорога за свежее мясо и зелень.
Лазарев хочет скорее уйти в Тихий океан. Он не дает отдыха экипажу. Половина людей назначается в помощь плотникам и конопатчикам, другие наливают свежую воду в бочки, а партию в 20 человек посылают с мичманом Домашенко на рубку дров.
Через десять дней дровосеки должны доставить топливо, но из реки не выходят плоты. Лазарев направляет Завалишина поторопить нерасторопного офицера. Исполненный важности, с пистолетами за поясом прыгает Завалишин в ял и громко командует:
– Отваливай!
– Завтра же пришлю донесение, – кричит он.
Но опять много дней никаких вестей из лесного лагеря крейсеровцев. Когда наконец возвращаются сконфуженные Домашенко и Завалишин, Павел несет вахту и принимает рапорты прибывших офицеров.