Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Не приведи бог вам, ребята, быть на ихней службе, – каторга, – вопит один.
– А у нас не слаще.
– Чуть что, в подвал под домом правителя, – вторит другой промышленный.
На пьяные крики подходят еще охотники и крейсеровские матросы. Моряков начинают соблазнять мехами в обмен на одежду. Тут же возникает торг. Некоторые отчаянные матросы продают новоархангельцам казенные бушлаты, сапоги, связывают в узлы бобровые шкурки.
Дежурный по экипажу Домашенко вызывает караул и разгоняет сборище.
Правитель колонии спешно принимает меры.
Лазарев видит, что обстановка колонии разлагает экипаж, а его ближайший помощник Кадьян не только не может поддержать дисциплину, но всем своим поведением способствует подрыву ее. Приходит время для крутых решений.
Лазарев дает Кадьяну и Завалишину отпуск для возвращения в Петербург через Охотск. Команда не должна считать, что командир сделал ей уступку. Так нужно для дисциплины.
Лейтенант Нахимов в стороне от этих событий. Его с командой штрафных матросов Лазарев командировал из Новоархангельска на Озерный редут. Здесь на водяной мельнице Нахимов должен перемолоть пшеницу и приготовить запас дров.
Уже по ночам заморозки, и на заре деревья и травы стоят в голубом инее, а с зеркальной глади воды поднимается пар. Павел умывается выше мельничной запруды, докрасна растирает шею и идет к артельному кашевару.
– С нами, Павел Степанович?
– С вами.
Он примащивается на пенек рядом с Федяевым. Каблуков тщательно обтирает для него деревянную ложку. Угрюмый Сатин стучит по меди, и десять рук дружно тянутся к котлу.
– Черти, – неизменно говорит Каблуков, – и лба не перекрестили. Молитву!
Проглатывая слова и посматривая на пышную кашу, матросы бормочут: "И помилуй нас…" Павел делает все то же, что и матросы. Он отдыхает, он снова верит, что море создает товарищество моряков независимо от чинов и званий.
К вечеру молодежь крепко засыпает, но стариков мучает бессонница. Каблуков раскуривает трубку и делится с другом Федяевым.
– А ведь испортят парня?
– Известно, – отвечает Каблуков. – Уж так положено от века.
– А сейчас ничего…
– А сейчас он свойский. Грех жаловаться.
– Пропали наши с тобой лычки.
– В могилу их не возьмешь.
Они дымят, и дым гонит злую, не желающую помирать мошкару.
В шканечном журнале фрегата "Крейсер" на пути из Ситхи в Сан-Франциско обычные сухие записи: "От 15 ноября. Шторм. Сильная боковая качка. Изорван грот-марсель. Воды 19 дюймов (восемь дюймов прибыло с 5 до 8 пополудни). В полдень 8 дюймов (это значит, что работали все помпы),
Фрегат несет зарифленный фор-марсель, штормовую бизань, фор-трисель".
Лазарев оголяет рангоут, чтобы яростный ветер не встречал препятствий. Но ветер не идет по прямой. Неожиданно совершает предательский обход, нападает на судно с бакборта и уничтожает грот-трисель. Грот-штаги ослабли, и многопудовую мачту расшатывают удары уплотненного воздуха. Цепляясь за штормовые леера, марсовые волокут новый грот-трисель. А "Крейсер", пока парус поднимают и закрепляют, зарывается носом, и волны лижут верхний дек.
От 16 ноября. Шторм с полудня возобновляется. Новый грот-трисель изорван.
17 и 18 ноября риф-марсельный ветер. 19 и 20 ноября штормы в прежней силе. Штормовая неделя измотала людей. 20 ноября для работы в парусах не хватает рук. Лазарев приказывает послать наверх всех канониров:
– На корабле каждый моряк должен быть артиллеристом и каждый артиллерист моряком!
Но в шторм даже опытные марсовые с трудом управляются в снастях.
Канонир Егоров только накануне был признан здоровым. После шестидневного пребывания в лазарете он сразу задохнулся от ударов ветра, наполнивших его уши и рот холодным сжатым воздухом.
В отяжелевшей голове что-то застреляло, ввинтилось в затылок острой болью. Егоров должен пройти по портам до нока рея, но всякий раз, когда он хватается руками за мокрое и холодное бревно, фрегат стремительно летит в бездну и рей уходит вниз. Наконец он изловчился обнять бревно и перекинуть ногу, когда корабль круто идет вверх на гребень волны. Он сидит на шаткой скрипучей снасти и порывы шквала то прижимают его к дереву, то стремительно рвут в сторону. Ему кажется, что он попал в какой-то вихревой круг, что вода и небо переместились, а корабль совсем исчез. Он кричит, и ощущение, что он существует, что он может звать людей, на мгновение возвращает ему равновесие, а с ним является стыд перед товарищами за преступное промедление и трусость. Он судорожно ползет вперед, натирает колена до крови о подпертки. В несколько секунд добирается до нока рея, но ему эти секунды представляются часами, и животный безграничный страх перед бездной моря опять овладевает им. Не может освободить даже руку для работы. Делает это жмурясь, с противной слабостью и дрожью в ногах. И тут ветер валит обмякшее тело. Егоров летит головой вниз в водяное облако.
– Человек за бортом!
Павел Нахимов не на вахте и только что вышел наверх взглянуть на лютую стихию. Распорядиться должен вахтенный начальник, но покуда он лишь приказал сбросить спасательные буйки.
Тогда Павел кричит спускать ял, и матросы во главе с Сатиным без раздумья забираются в шлюпку. Но как спустить ее на качке? Удар в борт разобьет ял в щепы.
Зорко оглядывается Павел. Торопливо приказывает:
– Готовь топоры рубить тали.
И выждав, когда шлюпка вместе с кораблем стремительно кренится к воде, кричит: