Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Не совсем так, – мягко говорит англичанин, но раскуривает трубку и, поставив локти на стол, приготовляется слушать.
– Потом, для равновесия, ваше правительство заявило права на освобожденные тем же Ушаковым Ионические острова и способствовало уничтожению опекавшейся нашим адмиралом Республики. Или это тоже не так?
Англичанин неопределенно кивает головой.
– Испания предлагала нам за материальную помощь порт Магон. Ваши лорды и это посчитали нарушением равновесия! Да бог с ними, с приобретениями. Много мы, могли их иметь в Средиземном море с Чесменской
– Но тогда русский флот не утверждался в портах Архипелага и ваш бывший министр, граф Каподистрия, не выступал в роли президента-правителя Греции. Разве все это не может служить причиною подозрительности в Англии?
Англичанин задает вопросы быстро, словно они приготовлены заранее, и остро впивается взглядом в Павла Степановича. И капитан-лейтенант внезапно сознает, что перед ним неглупый, но неосторожный агент, и мнимая откровенность, и стихи Байрона только мостки к этому главному.
– Я не в курсе видов русской политики. Я лишь офицер российского флота, – нарочито громко говорит Нахимов.
– Ну и брось о политике говорить, – подхватывает Рыкачев. – Замечаю, что вы оба не пьете. Штраф!
Павел Степанович охотно подвигает свой бокал и вежливо чокается с тайным агентом. Но опьянение не приходит, а больше повторять тосты не хочется. "Странно сидеть среди возможных завтрашних врагов, – размышляет он. – Мы слишком доверчивы… Да, доверчивы и благодушны… А они живут, уверенные в своем превосходстве и праве утверждать свой флаг всюду, где есть соленая вода… Они хотят играть, и хотят, чтобы мы были фигурой в их игре, а греки – даже пешкой, Нет, господа хорошие, не выйдет".
Пользуясь минутой, когда на эстраду выбегает танцовщица и все офицеры шумно аплодируют, Павел Степанович ускользает. Он чувствует, что вечер испорчен, что не в состоянии сейчас слушать даже милый щебет Эми Кодрингтон. Может быть, следует рассказать о разговоре Михаилу Петровичу? Или самому графу? Или дипломатическому советнику? Но что? В конце концов, в словесной дуэли он ничего не узнал нового по сравнению с газетными сообщениями и ни в чем не компрометировал свою страну. Начальникам может показаться, что он хвастает своей наблюдательностью.
Назавтра он почти забывает этот случай, потому что приходит почта из России, а с нею почетные для эскадры рескрипты царя. Графу Гейдену присвоен чин вице-адмирала с арендами и имениями в Эстляндии. И главное – Лазареву дан чин контр-адмирала. Снова волна балов и приемов, в которых русские становятся гостеприимными хозяевами, и снова капитан-лейтенантом Нахимовым овладевает общая веселая беспечность.
– Авось до драки с англичанами не дойдет.
– А дойдет, так за андреевский флаг постоим.
Так говорят лейтенанты и мичманы, не вдумываясь в существо разногласий дипломатов, и Павел Степанович следует общему течению.
Однажды утром он просыпается в трактирном номере. В открытое окно
"Впрочем, скоро опять в Архипелаг. Когда еще удастся повеселиться".
И снова дремлет, когда в дверь стучат. Входит матрос с пакетом от начальника штаба. Зевая, Нахимов небрежно ломает сургуч, пальцем рвет нитку.
Капитан-лейтенанту Нахимову предписывается отобрать на пополнение команды корабля "Азов" сто рядовых из числа матросов, прибывших на черноморских транспортах.
Павел выскакивает из постели, ставит свою подпись на конверте, протягивает матросу и восклицает, только теперь узнав посыльного:
– Сатин! Ты как же здесь?
– Узнали, ваше благородие. Наших, "крейсеровских", много на "Александре Невском".
– Да, верно. Но я тебя ни разу не встречал. Что так? Не гуляешь?
Он благодушно смотрит на матроса. Лицо бывшего рулевого "Крейсера" почернело и скулы обозначились еще резче. За три года он состарился на десяток.
– Садись, Сатин, и рассказывай, как живешь. Матрос послушно усаживается на кончик стула, укладывает темные руки на колени.
– Ничего живем, ваше благородие. Не хуже, как на "Крейсере".
Нахимов завязывает галстук, и зеркало показывает, что в углах сжатых губ матроса обозначаются иронические складки.
– Ты брось со мной церемониться. Говори толком. Я капитана Богдановича знаю. Он не злой человек.
– А што нам с евонной доброты, Павел Степанович. Лейтенанты дерутся, мичманы…
– Жаловались?
– Как пожалуешься? Устав запрещает… Молчим, пока терпится… Опять же за Наварин шесть крестов на команду прислали, так их квартирмейстерам дали, которые матроса за турку считают.
– Да, нехорошо… Я поговорю с контр-адмиралом Лазаревым. Он не допустит зряшных наказаний. Да в чужих портах еще.
Павел Степанович надевает сюртук и достает монету.
– Выпей, брат, с "крейсеровцами" за мое производство.
Сатин оставляет монету на открытой ладони.
– Нас и на берег не увольняют. Все деньги в ротном сундуке лежат.
– Это совсем чепуха какая-то. Ты не врешь напрасно?
– Зачем же. Вы мичмана, господина Завойко, спросите.
Павел Степанович намерен на следующий день при докладе начальнику штаба об отборе матросов в экипаж "Азова" сообщить о неполадках на "Александре Невском", но Лазарев обедает у губернатора и ужинает с графом Каподистрия. А потом сам он хлопотливо готовится к карнавалу, для которого русские офицеры наряжаются в крестьянские костюмы. И рассказ матроса выветривается из памяти, и когда он вспоминает его, уже нельзя предупредить тяжкие события. На "Александре Невском" шестнадцать матросов арестованы и ожидают военного суда за возмущение.