Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Он кричит, пока караульные прикладами отгоняют его к остальным арестованным и увозят.
"Шкипер судит об англичанах справедливо, но все же у них есть видимость закона", – размышляет Павел Степанович.
"По крайней мере, подсудимых выслушали. Они могли защищаться. А шестнадцати нижним чинам "Александра Невского" никто не задал вопроса: признают ли они себя виновными? Вызвав возмущение, офицеры внесли шестнадцать ветеранов в список вожаков, а старшие офицеры, получив этот список, только определили меру наказания. За храбрость, проявленную в Наваринском бою, шестнадцать оговоренных нижних чинов милостиво избавлены…
Если бы военный суд состоялся по английскому образцу и Павел Нахимов, капитан-лейтенант российского флота, был назначен защитником жертв? Что он сказал бы? О, в первую очередь он потребовал бы посадить рядом с матросами капитана Богдановича, лейтенанта Бехтеева и мичмана Стугу. Он сказал бы, что эти господа позорят звание флотских офицеров.
Но в чем обрести надежду, что когда-нибудь на российском флоте слово честного человека будет играть решающую роль? Для офицеров "Александра Невского" дело кончилось очень хорошо. Богданович, правда, смещен, но назначен на должность капитана порта; это даст ему возможность греть руки за счет казны и подрядчиков. А Стуга и Бехтеев получили устный выговор от адмирала без занесения в послужной список. Гнусно! И Лазарев ничего не мог сделать – жесткие инструкции из Петербурга. А Гейдену, голландцу, что до русских людей?!"
Одна за другой приходят любезные записки от мисс Эми Кодрингтон. Павел Степанович вертит в руках надушенные голубые конверты и рассматривает детские, круглые и крупные буквы: "Дорогой мистер Поль…"
Дорогой мистер Поль видит длинные розовые пальцы с блестящими, обточенными ногтями – и голубые глаза под длинными ресницами. Золотые локоны на худых детских плечиках. Милая, кроткая, воздушная. Она поймет…
Это первый вечер карнавала. В окнах верхних этажей домов еще держатся отблески закатного солнца, а на улице мелькают цветные фонари и факелы. Движутся, смешиваются в веселых группах домино, Арлекин, рыцари, черти, гении, арапы, Пьеро и Коломбины. Нежные губы и белые шеи женщин в черных полумасках обещают забвение.
По Рояль-стрит, обсаженной кипарисами, катится карета с дамами. В Нахимова бросает горсть конфетти леди Понсонби. Он спешит завернуть в переулок и попадает в объятия костюмированных офицеров.
– К Кодрингтонам, Павел Степанович?
– Мы все туда же. Погодите, позабавимся.
С хохотом они бьют группу егерских английских офицеров вареными в сахаре зернами и заставляют ретироваться на другой угол.
Толпа аплодирует победителям. "Для них это тоже победа? Так встречали нас, когда мы пришли из Наварина", – думает Нахимов. Он уже не рад, что с шумной гурьбой входит в гостиную Кодрингтонов и видит очаровательную Эми в костюме русской крестьянки.
Она взволнованности Павла не замечает. Она премило капризничает:
– Вы не оделись а ля мюжик? Я так хотела с вами танцевать русский. Вы и сегодня Чайльд Гарольд?
"Кокетливая гримаска, заезженные слова… Боже, она глупа. И ей хотел я рассказывать, с нею делиться?!"
Павел Степанович бормочет извинения и смотрит в сторону.
Вице-адмирал Гейден и контр-адмирал Лазарев идут, окруженные блестящей свитой. За ними офицеры в русских костюмах, с прилизанными волосами или з русских париках.
– Милорд
– Граф, разрешите вам показать пансион благородных девиц – туристок славной Британии. – И Кодрингтон ведет адмирала к шеренге офицеров британского гарнизона, выстроившихся во главе с полковником в девичьих белых платьях; колючие мужские щеки скрывает слой пудры.
"Пошлость, пошлость! А в это время всамделишные мужики, изуродованные кошками, лежат в трюме "Гангута"… А доблестные греческие моряки в трюме ждут, когда невольничий корабль распустит паруса".
Павел Степанович пробирается к выходу – прочь от "мужиков" и "пансионерок", под хохот общества, отплясывающего кадриль.
"Нет, в плавание надо!" – шепчут губы, и он уходит с освещенных улиц в темноту, на приморский бульвар и смотрит на посеребренную луной теплую гладь бесконечного, любимого моря.
Отношения России и Великобритании остаются натянутыми. Но Николай I понимает, что, имея Францию союзником, не рискует вызвать враждебные действия Англии. В апреле на Мальту приходит сообщение, что Россия официально начала войну с Турцией и русские войска уже перешли Прут. Из Балтики приходит отряд под флагом контр-адмирала Рикорда. Русские корабли постепенно покидают Мальту и уходят в крейсерские операции к турецким берегам.
Фрегат "Проворный" очень скоро отсылает на Мальту захваченный в открытом море вражеский корвет. Когда приз выпускают из карантина, капитан-лейтенант Нахимов направляется осмотреть его для доклада контр-адмиралу Лазареву. Он обходит вокруг корабля на шлюпке и любуется стройными линиями крепкого корпуса из левантийского дуба, узким длинным форштевнем и высокими тонкими мачтами.
Два дня Павел Степанович выстукивает и ощупывает корабль, как лекарь больного. Проходит с фонарем в трюмы, проверяет все крепления, пересматривает соединения бимсов с шпангоутами, пересчитывает имущество шкиперского склада, штурманской части, крюйт-камеры, мысленно размещает команду и офицеров, приказывает откатить пушки и изучает каждое из двадцати четырех орудий.
Надо признать, что корабль, построенный французом де Серизи, может жить добрых двадцать лет и ни в чем не нуждаться.
Павел Степанович может заверить Лазарева, что "Наварин" (под таким именем командование русской эскадры вносит корвет в списки русского флота) несомненно с честью понесет андреевский флаг.
Но какой счастливец получит корвет в командование? Называют командира брига "Усердие", лейтенанта Кадьяна. Говорят, что Кадьян усердствует в лести главному командиру. Льстить, начальнику штаба ведь напрасно – Лазарев помнит службу Кадьяна на фрегате "Крейсер".
Бутенев, назначенный командовать старым бригом "Ахиллес", стучит деревянным протезом по столу кают-компании "Азова".
– Кадьяна на такой кораблик?! Кадьяна, которого пришлось с "Крейсера" снимать?! Да он доведет матросов до того, что они "Наварин" обратно туркам отдадут.
И вдруг Кадьян, уже хлопотавший вместе с капитаном Богдановичем об окраске призового корвета в британском доке, назначается историографом эскадры. Ползут слухи, что в Портсмуте на "Усердии" произошли какие-то беспорядки, и теперь концы, несмотря на искусство интриги Кадьяна, Лазарев все же вывел наружу.