Жизнь без конца и начала
Шрифт:
Сусанна подвела к ним семерых сыновей с женами, детьми, внуками, родителями и родственниками жен, большая получилась процессия, все с цветами, подарками, осыпали молодых белыми розовыми лепестками, запуржило в воздухе, будто уже опадает яблоневый цвет в райском саду.
Натэлла обняла Сусанну: «Спасибо за Суренчика», — сказала. Та расплакалась в ответ: «Не уберегла я мальчика нашего, прости». Армик подошел, утешить хотел, растерялся, слова вымолвить не может, горечь душит, и кто перед кем сильней виноват — не решить. Только негоже на свадьбе внучки горевать и плакать, раз собрались все вместе — танцевать и петь будем.
Раздался фрейлехс, свадебный мотив, армянские мужчины
Она, Клавдия, вообще никому не нужна. Даже дочкам своим. Ольга, конечно, на свадьбу не прилетела, да она и родителей хоронить не будет, подумала Клава и зачем-то показала бабушке Рае телеграмму от старшей дочери: «У вас о’кей, и у нас о’кей, бай». А на телеграмме — фотография: Ольга и ее чернокожий муж адвокат, почти миллионер стоят полуголые в одних шортах на фоне зеленого газона английского парка, держатся за руки, улыбаются голливудской ни про что улыбкой, а на шее у каждого — питон. Такая жизнь в штате Алабама.
Клавдия и Инче хотела показать фотографию, но та демонстративно отвернулась, фыркнула и пошла прочь от матери и Игошу за собой тащит, а он упирается и оглядывается на Сонечку. У Инчи глаза заплаканы, тушь течет по щекам, она всхлипывает и шепчет сама себе какие-то жалостливые слова, потому что в этой толпе нет ни одного человека, кому бы душу излить, всю боль, все переживания — просто поделиться, ничего не требуя взамен. Чтобы выслушали. Ни одного.
Ни мать, ни отец, ни сестрица со своим негром, ни подруга детства Сонька, из-за которой, собственно, и плачет так безутешно. Сначала огорошила своей мозговой опухолью, попрощалась практически, наговорила всяческих несправедливых упреков и как колобок покатилась дальше прощаться с миром. А Инча чуть не отравилась с горя, Бог миловал, не получилось, и она, сломя голову, помчалась на ускоренные курсы медсестер, чтобы за умирающей подругой профессионально ухаживать. Диплом с отличием получила и полетела к Соньке, чтобы заступить на пост безотлагательно. Но Соня на нее, оказывается, уже не рассчитывала, и на Игошу тоже, столкнула их лбами на пороге и дверь за спиной захлопнула, а из-за двери снег валил и ветер завывал как в таежном лесу. Вечные у нее фокусы.
Инча и Игоша запорошенные снегом, с симметричными шишками на лбу (если встать лицом к лицу) поплелись, взявшись за руки, прочь от Соньки-Сонечки и занялись любовью в ближайшем по пути доме, то есть у Инчи. Но как-то не очень здорово у них получилось, будто второпях в сэкандхэнде из груды тряпья вытащили друг друга, без примерки, и не сошлись размерами, и фасоны неподходящие, и главное — этот тошнотворный запашок предмета бывшего в употреблении, причем б/у в одних и тех же руках, что выдавал пронзительно-горький миндальный запах, знакомый обоим.
Ах, Сонька, Сонька. Сама-то не умерла, а замуж выходит, и не за кого попало — за Виконта. Инча балдела от него, просто с ума сходила, давно еще, а сейчас, как увидела, чуть рассудка не лишилась. Везет же Соньке! Да она рада за нее, рада, вот сейчас прорвется через толпу, поцелует, в обе щеки и в лоб, чтобы тушью перепачкать
Да пропустите же, в конце концов, подружка невесты — не рядовой гость, между прочим.
Бабушка Рая огорченно покачала головой. Как-то все неладно стало здесь, подумала: не дружат, не любят, обид накопилось, тяжелым облаком над райским садом нависли, тени повсюду отбрасывают. Из прошлого пришли добрее — смирённые, прощённые, забывшие всю кажущуюся земную несправедливость. И все же она глядит на всех и радуется.
Вот только за забором две фигуры мечутся, мужчина и женщина, не вместе пришли, может быть, и незнакомы, но о чем-то толкуют. Женщина изъясняется губами и жестами, плачет непрерывно, глаз не видно — слезами истекли, тычет указательным пальцем в спину Сурена, а и так ясно, что это его жена, на сносях еще узнавшая об измене мужа. Так и не заговорила, значит, до самой смерти, простить не смогла, хоть Сурен до последней секунды боролся за их жизни, никого спасти не сумел. Только телом своим накрыл ее и трех сыновей, когда сверху тяжелый бетонный блок падал, а снизу уже разверзлась земля.
Бабушка Рая подошла к воротам, распахнула настежь, если хочет, может войти, бедняжка. Ветер доносит мягкий мужской голос с ясно различимыми фальшивыми нотами, ее, бабушку Раю, не обманешь, обрывки разговора рисуют недобрую картину: сука, ё… обморок… на руках носил… квартиру опечатали… собака… бездомная… Виконт… принцесса… Конечно же Николай, муж Нинели, вот оно что, подумала бабушка Рая и ясно увидела лежащую на полу чужой квартиры Сонечку. Нет тебе места среди нас, рубанула рукой по воздуху, как отрезала, Нинель простит меня и поймет, а может быть, уже поняла, ведь почему-то пришли порознь.
Кстати, где она, где Нинель, мать жениха? Она любит опаздывать, и Сонечку учила, приходишь последняя — все внимание переключается на тебя, стоишь, как примадонна в перекрестье прожекторов, телекамер, фотообъективов. Сладкая минута. К ней готовиться надо тщательно, произвести фурор не так просто, но вполне возможно.
Бабушка Рая улыбается, раскинув руки для объятия. Такое только Нинель могла придумать, привязала к инвалидной коляске тысячи разноцветных воздушных шаров и спустилась в райский сад прямо с неба, два пальца, сложенные колечком, засунула в рот и оглушительно засвистела как на стадионе «Динамо» во время футбольного матча любимой команды. А что? Нинель была бы не Нинель, если бы тихо, как все вошла в калитку.
Бабушка Рая, спеша навстречу дорогой гостье, подхватила где-то резной посох с медным набалдашником, когда-то подаренный ей Гришей, его собственноручного производства, трижды стукнула им оземь и зычным голосом заправского распорядителя балов объявила:
— Нинель Прекрасная, дорогая мама дорогого жениха нашей дорогой невесты!
И еще три раза стукнула посохом о землю.
Все зааплодировали, отбивая ладоши, громче всех сама Нинель, «браво!» — кричит, сложив руки рупором, «браво!» и кланяется во все стороны. Одета и причесана сногсшибательно: шорты из лоскутов немыслимых тканей, не совместимых ни по цвету, ни по фактуре, вызывающе яркие, клоунские, на плечах такая же пелерина, а на голове — вместо кудряшек допотопный «вшивый домик», начес Бабетты. И откуда ни возьмись — пять визжащих от радости собак, всех мастей и размеров, каждая со связкой воздушных шаров, привязанных к ошейникам. Соня приблизилась почти вплотную к этой живописной компании и подумала как в первый раз: «Снимается кино». А Нинель легко поднялась с инвалидного кресла, подпрыгнула на одной ноге, на другой, как маленькая девочка, крепко обняла Сонечку и горячо зашептала на ухо: