Жизнь без шума и боли (сборник)
Шрифт:
Гости
Это случалось далеко не один раз: приходит гость, пьет чай, размахивает руками, вспоминая какую-то историю из детства (как правило, такую отточенную и театрально-детализированную, что я понимаю: это рассказ-дежурный, по-рыцарски плавающий в немеющем горле и готовый в любую секунду пронзительной, опасной тишины рвануть на поверхность, привычно взмахивая, будто крыльями, топором и топором – слева топор, справа топор), изо всех сил спорит о какой-то глупой книжке, обнаруженной на холодильнике, рассматривает картины, которыми увешана южная сторона комнаты; потом уходит в туалет. Чем-то там шуршит некоторое время и затихает.
Как правило, через час-полтора я не выдерживаю: ковыряю замок отверткой, приобретенной специально для таких случаев, распахиваю дверь – а внутри никого уже нет.
Торт «На помощь»
Поскольку ее крик о помощи изначально имел вид кремового торта с яростной и отчаянной
Понимание, разумеется, автоматически повлекло бы за собой исчезновение исключительных кондитерских способностей, поэтому ситуация и вовсе превращается в черт знает что. Остается надеяться на то, что в конце концов, оказавшись в ситуации выбора между жизнью и смертью, все всё-таки выбирают жизнь – даже если со стороны это выглядит совершенно иначе .
Важное правило
Если вам все время снятся пустые квартиры, в которых вы когда-то давно жили-были, ваша земная жизнь, стало быть, пройдена до половины. Другая ее половина, принаряженная, уже ожидает вас за дверью с чемоданами, разламывающимися от тяжелой детской одежды. Увы, парадокс: если сложить эти две половины, никакой жизни все равно не получится.
Да говорю же тебе: не пил!
…распахивает шкаф – а оттуда как посыплются бутылки! Она, видимо, пока в санатории лечилась, он в жутких каких-то количествах пил и бутылки тайком в шкаф складывал. Она их начинает швырять в пластиковые пакеты, чтобы отнести на помойку, а потом смотрит: внутри каждой бутылки – кораблик.
Смысл, фестиваль
Бывает, приедет молодая рок-группа на фестиваль, чтобы выиграть там главный приз – расписную дощатую матрену с именем Путина или клубный саркофаг из жидкого металла («Заполз Дуне таракан в саркофаг» – тщательно разучивают они слова). Приедет, выйдет на сцену и вдруг забудет, для чего это всё. Напрочь перестанет понимать, в чем смысл. Стоит, смотрит по сторонам – на зрителей, на глянцевые рукоятки звукорежиссерского пульта – и не видит ни в чем смысла и целесообразности. Смысл как ножом срезало. Причем никакого конфуза – вроде все хорошо и уютно даже, разве что непонятно, кто все эти люди там, внизу.
Здесь главное не проронить ни слова, сворачивая шнуры.
Увы, как правило, кто-нибудь не выдерживает: прощальным Орфеем оглядывается, раскрыв рот – и уже дерет горло жестяным воробьем терпкое слово, и вываливается мясной смысл на сцену, как освежеванный слон, и сладостное мгновение полной потери смысловой наполненности всего сущего пропадает, как в полусне. «Растерялись поначалу», – напишут про них в клозетах. А они будут пытаться вспомнить, что это было, такое сладкое, – но нет, вспомнить уже не смогут. Такого рода амнезия – прямой путь на вершины хит-парадов.
Медиа-дайвинг
«прибежали в избу дети
второпях зовут отца
тятя тятя наши сети»
притянули что-то такое пустотное, тяжелое, чему мы и названия-то дать не можем
а это и есть пустота дети
сети притянули пустоту
вы дети пустые, и шалости ваши пустые, вот и сети ваши пустоту притянули
спасибо отец
отвечают дети
мы лучше пойдем из избы вон
как-то ты нам разонравился
Выход
Можно, конечно, предпринять что угодно: какое угодно безумие, вылазку, опасный поход в приграничный лес; возможно, даже пересечение границы по чужому паспорту или удостоверению наемного убийцы или просто банальный поход в механический цирк, на концерт, в гастроном, в сад, в соседний двор, полный свежевырытых осенних ям, – но ведь рано или поздно тебе все равно придется вернуться домой.
Дорога
… и мы едем, а на обочине стоят как бы пустые люди… ну, состоящие из одежды, которая была на них в момент смерти, и это понятно – никаких тел, никаких знаков, только одежда, и всё; и они все одеты тепло: пальто, шубы, шарфики – потому что в тот раз это была какая-то специальная дорога, где можно было рассмотреть только тех, кто погиб поздней осенью или зимой, и вот иногда они просто стоят и провожают тебя взглядом – а взгляда, в общем-то, нет, просто шляпа и шарф в пустоте – вот тогда надо быстро сфотографировать. А иногда они почему-то бросаются под автомобиль с таким видом, будто они просто переходят дорогу, будто им позарез надо попасть на ту сторону – и если они туда попадут, что-то изменится. Ха, ну конечно же изменится – мы чуть не стали такими же, когда пытались не переехать чье-то
Сон
На вечеринке, состоящей из благожелательных незнакомцев, выясняется, что удалось достать немного. Атмосфера тайного веселого заговора. Все перешептываются: получилось достать, уже приготовили. Иду на кухню. Действительно приготовили какую-то женщину с татуировкой на спине. Все, что было внутри, приготовили отдельно: сухари, панировка, кое-что отварили в эмалированной кастрюльке, все выглядит красиво и аппетитно. Попробуй, говорят мне, ты что, боишься, мы тут в кои-то веки человека достали, когда еще такое будет, сейчас тяжело достать. На вкус как курица, говорят, но на любителя, конечно, корейская такая курица. Я рассматриваю разноцветные потроха, похожие на драгоценные камни и какие-то радиодетальки. Это? Нет, я это не ем, говорю я. Думаю: вот, в жизни надо попробовать всё, все люди делятся на тех, кто ел людей, и тех, кто людей не ел, почему я принадлежу к последним? Думаю: вот я теперь приближусь к Джону Бэлэнсу, офигеть. Думаю: мне ведь не было противно, когда мы в Будапеште ходили на выставку трупной скульптуры, а тут я не могу даже кусочек сердца съесть, там жилки, жир, терпеть не могу жилки и жир. Передо мной вываливают целую тарелку какой-то разноцветной геометрии: вот грудь, вот селезенка, вот почка, смотри. Бронхи! Бронхи ей понравятся, предполагает хозяйка и ловко вылавливает шумовкой из кастрюли сероватую веточку бронха, похожую на брокколи. Я, чтобы не обидеть никого, кладу в рот кусочек и киваю. Бронх приготовлен из рук вон плохо. Делаю вид, что у меня звонит телефон, спасительная методика, никогда не подводила. «Угу!» – кричу я в телефон заинтересованным голосом. «Угу, угу!» – я бегу на балкон с набитым бронхом ртом, чтобы никто ничего не заподозрил. Выплевываю все куда-то вниз с двадцатого этажа и еще долго плююсь. Во рту привкус теплой грязи, будто дождливого картона нажевалась. Получается, некоторых вещей я никогда в жизни так и не попробую, думаю я, и мне становится очень больно и горько. Я себя переоценивала, думаю я и чуть не плачу. Мне вовсе не было жалко этого непонятного женского человека с татуировкой на пояснице, пусть бы всех этих людей сварили и съели, мне на это наплевать; мне просто было неприятно осознавать, что я в принципе не очень-то люблю мясо, просто оно какое-то противное на вкус, вот и всё.
Дом
…Если появлялись какие-нибудь ненужные вещи, жители дома просто выносили их на крышу и оставляли (дом же, знаете, длинный, ломкой буквой «печаль» располагается вдоль стадиона, автошколы и пятиэтажного ресторана для больных детей), это был тихий тайный сговор, и у каждого в изголовье лежал личный кованый ключ от медного люка на небеса. Потом, если тебе вдруг что-нибудь было нужно, а в шкафах, как ни ройся, не найдешь, ты мог, понимаешь, прямо на крышу выйти, и оно там буквально через пятнадцать шагов лежит и ждет тебя. Нюансы, конечно, – летом все выцветшее, блеклое, мы обычно докупали краски и вываривали в ней; зимой опять же из-под снега выкапывали какую-то ветошь, но если прогладить утюгом – хоть на свадьбу, хоть в гроб, хоть в бутик на распродажу подбрасывай. Весной там птицы, правда, топтались, но это вообще грех на птиц пенять, теперь вообще птица пошла мстительная, ты ей дурное слово в сердцах кинешь, а она к тебе в вентиляционную решетку умирать придет. Григорьевна из четвертого подъезда вот однажды журавля придурком обозвала, журавль и правда глупо себя вел, праздно испражнялся на кашемир с какой-то полуулыбкой; так потом – что вы думали? – у нее в доме такая вонь началась, такая вонь! Даже газовщика вызывали, но вонь не по его части оказалась – потом пожарники из вентиляции разложившегося журавля достали. И ведь втискивался как-то мокрыми, крепкими перьями в эту узкую, неуютную трубу, лишь бы отомстить! Они его так и оставили лежать на черном целлофане в коридоре, и все прибегали смотреть, пока слепой М. не унес его куда-то с собой «на удобрения», он возделывал японский садик на крыше; таким образом, откуда журавль в смерть добровольно ушел, туда его слепой М. по слепоте своей, не думаючи, и вернул. Такого рода круговерть настраивает мышление на умиротворяющий, весенний лад. Так, например, мы с подружкой вчера ходили на крышу, нашли там отличные гнилые доски, блузку с тюльпанами и фирменную кепку «Салон красоты „Щи“, так вначале аж передрались из-за всего этого, но потом по лестнице спускались уже в обнимку: весна, дружба, всеобщее прощение.
Пустота
Пустых людей не нужно жалеть. Пустых людей не следует набивать собственными страданиями. Из пустых людей целесообразно делать полезный чайный напиток Называется «гриб». Выпьешь вот так вот человека постепенно всего до дна – глядишь, а он уже полный, как праздничный самовар: шагает по столу, дымится, стены трещат! Сейчас вот ножичек возьмет и язык тебе отрежет за все эти грибные трансформации, и поделом.
Годовщина