Жизнь без шума и боли (сборник)
Шрифт:
Ребенок Николай. Чай с булочками! Чай с ватрушками! Чай с кренделем сахарным! Чай с молочным коржом! Чай-чай-чай, будем пить чай!
Мать ( прячет лицо в полотенце, плачет ). Вот откуда он помнит: ватрушки.
Отец. Выведи их.
Мать ( медленно ворочает головой ). Нельзя вывести, надо, чтобы все были.
Ребенок Лера. Это папа на улице чайник нашел?
Ребенок Николай. Папа нашел на улице са-мо-вар! Расписной самовар, молодой самовар, медный, яркий самовар! Чай сейчас мы будем пить! Жаркий чай! Свежий чай!
Мать ( сквозь слезы ). Не могу я на это смотреть.
Отец ( строго ). Ну всё. Всё. Давайте садитесь уже.
Мать ( пытается усадить бегающего вокруг стола Ребенка Николая ). Да сядь же. Сядь. Тогда и ватрушки, может, будут.
Ребенок Лера ( мрачно ). В прошлый раз не было ватрушек! Макароны с комками были! С комками, тьфу! И еще в прошлый раз кот! Кота! Они кота!
Мать ( насильно усаживает Леру за стол ). Помолчи. Кот старый был.
Отец. Да скажи ей, пускай не боится. В тот раз зарплату выдавали телевизором, там внутри схемы перегорели. Тут же чайник – какие схемы там. Он цельный весь. В нем даже дырок нет – при мне воду наливали, проверяли, ни капли не выплеснулось.
Мать. ( насильно усаживает Ребенка Николая за стол ). Ну всё.
Отец. ( торжественно ). Вот наша семья, четыре человека. Я, жена, двое детей – Николай, Валерия. Ситуация достаточно… гм… критическая. С деньгами. Не очень хорошо все с деньгами. Питание плохое. Стараемся как-то. Завод сократил. Зарплату сократил, штат. Надо детям одежду к школе новую. Обувь еще нам. С женой. У нее тридцать восьмой, надо демисезон, можно совсем простое что-нибудь. Лере тетрадки к школе опять же чистые, обложки для тетрадей, плюс в холодильник мясо замороженное, готовить что-нибудь, обычно кастрюля борща на три-четыре дня, если большая кастрюля. Наличными немного хотя бы еще. Мы понимаем… что не всем наличными… но опять же к школе, собираются они там учительнице на цветы, еще на что-то, не знаю, не помню. И еще к чаю. Булок там каких-нибудь, ватрушку. Килограмм ватрушки, точнее.
Чайник ( очень нехорошим, темным голосом ). Семья четыре души?
Отец. Четыре… Да. Жена, дети вот: ребенок раз, ребенок два. Четыре.
Чайник. Вот вы снова обманываете. Как мы можем вам что-то выдать, если вы предоставляете неправильную информацию?
Мать. Боже, ну как это неправильную?!
Чайник. В прошлый раз кот был. В этот что?
Мать. Ничего-ничего, ну как же это, может быть, случайно кто-то из соседей заходил или мимо прошел и вам показалось, что это наш, но это не наш…
Ребенок Николай. Папа, почему самовар какую-то ерунду говорит, папа, давай попроси самовар налить чаю нам всем, чаю свежего, вкусного, с булками, с карамельками, с чип-са-ми! Мы чай будем пить все вместе, и сами будем пить, и Ивану чаю принесем, потому что Иван себя плохо чувствует!
Отец. Ка-кой Иван?
Ребенок Николай ( после долгой паузы ). Иван – это голубь, я его сегодня с улицы в ящике принес, он больной совсем и летать не может, теперь он живет у меня, его зовут Иван, а не Ваня, потому что он уже взрослый совсем, я видел, как голубиные дети выглядят, а этот другой, взрослый уже, я на балконе ящик поставил, я хотел вам потом сказать, когда папа с работы придет, спросить, можно ли Иван будет у нас жить, пока он не поправится, я его водичкой поил, и он пьет, то есть он поправится скоро и улетит, если мы захотим, всё.
Чайник ( сурово и бесстрастно) . Пять. Должно быть четыре. (Неожиданным, но очень оперативным образом, буквально за пару секунд, без остатка поглощает Ребенка Николая.) Теперь четыре. Одежда в шкафу, мясо в холодильнике, наличные на журнальном столике в коридоре. К чаю в серванте всякое. Обувь в коридоре,
Мать ( ребенку Лере ). Иди в свою комнату.
Отец возвращается с больным голубем под мышкой. Голубь действительно выглядит очень плохо. Глаз у него подернут белой пленочкой. Одно крыло свисает неестественнейшим образом, к тому же оно какой-то странной, не голубиной, длины.
Отец. Ну ничего. Ничего (обнимает плачущую мать). Всех прокормим. Он птица-то. Птицу-то легче выкормить, птица не человек. Хватит у нас и на птицу еды. Потеснимся, пояса потуже затянем. Всем тяжело. У всех так. Где день, там и птица. Выдюжим. Выкормим. Что мы – птицу не выкормим? Что мы – не семья, что ли?
Мать ( наливает в чайник воды, ставит его на огонь ). Семья.
Отец ( кладет распластавшегося больного голубя на стол, смотрит на него умильно ). Лера! А ну беги сюда, посмотри, кто у нас здесь!
Антресоль
У одной женщины было трое сыновей, и все – девочки. Разумеется, ей приходилось нелегко – готовить-обстирывать, всем тугие косички каждое утро, бантики-ленточки туда-сюда, позже склеивать липкими материнскими слезами фарфоровые девичьи сердечки, платьица шить поярче, пошумнее, переживать ближе к полуночи, когда за окном только ночной совий вой да ветер-шатун вместо маслянистого постукивания каблучков об асфальт. К тому же сыновья часто дрались между собой. Не могли ничего поделить, как правило, – вечно к завтраку все в синяках выходят, а иной раз даже не выходят: скажем, двое сыновей третьего несут, потому как поколотили его накануне совершенно жестоким образом и ходить он уже не может. Это, конечно, не очень красиво, когда девочка вся избита. Но там какая-то наследственность была плохая, эта женщина потом рассказывала моей матери, что ее прадед прабабушку однажды так отлупил, что она от боли и обиды немедленно родила ему какой-то кожаный песенник с нотами, и кто по этим нотам ни играл, всё похоронные мотивы какие-то выходили, и потом в доме всегда умирал кто-нибудь, поэтому песенник вообще закопали в каком-то лесу. Но не в этом дело.
Когда настало время сыновьям жениться, женщина сказала им: «Видите антресоль? Там лежат лук и стрелы уже давно, возьмите их, выйдите во двор и стреляйте по очереди, только не передеритесь снова, перед соседями стыдно. Стреляйте, – мол, – по старшинству. А там и невесты вам отыщутся».
Сыновья вышли во двор, сверили свидетельства о рождении – выпало старшему сыну стрелять. Стрела его в забор вонзилась. Выстрелил средний сын – попала стрела в соседскую дочь, через печень прошла и еще немножко левое легкое задела, можно было и не вызывать «скорую» уже, но вызвали все равно, формальность. Младший сын выстрелил – стрела назад вернулась и младшему сыну аккурат в темя угодила. Он плакал, переживал, но мать сказала: надо жениться; пришлось послушаться.
Все свадьбы в один день играли. Женщина смотрела на сыновей и радовалась. Старший под венец с забором шел, забор выглядел богато: дощатый, цветущий даже какой-то, ребятишки окрестные его гуашью разрисовали. Средний горделиво вел под руку труп соседской дочери. Труп улыбался, испуганно пожимал руки знакомым и незнакомым гостям и с какой-то экзистенциальной завистью косился на забор ликующего старшего сына. Один только младший сын был невесел – он женился на собственном темени. Как потом выяснилось, ему повезло больше всех: старший очень скоро развелся с забором – у них постоянно какие-то ссоры и драки были, это же у них семейное; средний тоже не очень счастливо жил – труп соседской дочери вскоре запил по-черному, это всё можно понять, конечно, но жить с пьющим человеком невозможно; а вот у младшего всё сложилось прекрасно – вскоре его темя разбухло, налилось соками и родило ему двойню или даже тройню, было сложно разобрать, но жили они более чем счастливо. «В общем-то, хоть одной ихней девчоночке да повезло, – говорила моя мать, смахивая мизинцем тихую вечернюю слезу, – а так семья, конечно, совсем пропащая, это с самого начала было понятно».