Жизнь человека

Ваншенкин Константин Яковлевич

Сверчок

Там, позади сундучка, Вновь что-то празднуя, Выбилась песня сверчка Однообразная. И, не довольны сверчком, Пробуют лешего Выкурить хоть табачком. Но ни малейшего Нет результата у них. Радость великая — На полминуты утих… Ожил, пиликая. Слышится голос сверчка В маленькой горенке. Как он поет! — ни сучка И ни задоринки.

Начало сна

Негромкие речи вели Колеса как будто спросонок. Пощелкивал поезд вдали, Баюкая дачный поселок. Отчетливый

рельсовый стон, Что знаете, впрочем, и вы ведь Сначала я слышал свой сои, Потом начинал его видеть.

Баллада о междупутье

Спрыгнул на междупутье,— Лень было лезть на мост. И поразило жутью Праздный субботний мозг: Сквозь бесконечный, вечный Мир — в этот самый миг, Светом пронзая, встречный Вырвался напрямик… Сделал напропалую То, что пришло на ум,— Жизнь пожалел родную, Не пожалел костюм. И, уже рухнув плоско, Крикнул себе: «Ложись!» Узенькая полоска. Хрупкая наша жизнь. Разве цена за это Больно уж высока? Рядом колеса где-то Бухают у виска. Двигался дым кудлато. Сразу и без труда Встал и пошел куда-то, Может, и не туда, Помня малейшей порой, Как он во мрак упал; Слыша сирену «скорой», Стоны и вскрик у шпал.

Тополь

На рассвете очнувшийся тополь За окошком вступает в права,— Мой Руанский собор, мой Акрополь И на Нерли мои Покрова.

Кавказ

Я высунулся, бледный, из машины. На повороте воздуху глотнуть. Терялись исполинские вершины, В разрыв небес ушедшие по грудь. Соединеньем сумрака и мрака Меж скалами клубились облака. Под ними, как промокшая собака, Отряхивалась горная река.

Грузинский мотив

Здесь не привычны к отчеству, Как в юные года. Я рад безмерно обществу, Опять попал куда. Друзей любимых облику (Пусть каждый стал седой), Своей судьбе, что об руку Проходит с их судьбой. Во Франции и в Англии Бывал я, как и ты. Но здесь раскрыл Евангелие От Гии и Хуты. Здесь пребывает в нежности, Не молод, но не стар, Владелец хмурой внешности — Мой добрый брат Отар [2] . Здесь под окошком Грузия, И в горле сладкий ком. Счастливая контузия Застольем и стихом.

2

Имеются в виду известные грузинские литераторы Г. Маргвелашвили, X. Берулава, О. Чиладзе.

Почтальон под дождем

Дождь. Почтальон под дождем. Вряд ли почувствуешь зависть. Холодно в поле пустом, Где он идет, оскальзаясь. Дождь. Почтальон под дождем. Сумка промокла до нитки. Может быть, зря его ждем Мы под зонтом у калитки.

Уход

Сквозь новые внезапные заботы, Сквозь многие возникшие дела — Вдохнула ощущение свободы И голову бесстрашно подняла: Дорога, уносящая отлого, Дома и перелески без конца. И белый след как будто от ожога На месте обручального кольца.

Твердость

Не умолкли в мире трубы, Не окончены труды. И скажу, что ваши губы Недостаточно тверды Для того, чтобы, ликуя, Песни петь среди ветров. А еще — для поцелуя. А еще — для жестких

слов.

«Над золотыми дальними прудами…»

Над золотыми дальними прудами Старухи древние с обвисшими грудями Не укрываются средь зарослей густых, Сам испугаешься, едва увидев их. Неужто были юны и пугливы И их влекли любовные порывы? Материал давно забытых глав Природой приготовлен в переплав.

Исчезновенье корабля

С огромного материка, Не соблюдая должной квоты, Выносит мощная река Свои накопленные воды. Так сочетаются они И океанское теченье, Что корабельные огни Теряют всякое значенье. Разверзшийся водоворот, Километровая воронка. И — все!.. И даже похоронка Не постучится у ворот. Опять в сиянии дневном Волна качается упруго. Ни шлюпки, брошенной вверх дном, И ни спасательного круга. Ни краткого сигнала SOS, Услышанного на мгновенье. Ни вскрика слабого, ни слез, А лишь само исчезновенье.

«До волны завалился трубой…»

До волны завалился трубой Затонувший близ берега траулер. Меж камнями клубится прибой, И пейзаж этот мрачен и траурен. Тучи низкие ходко идут. Слишком призрачно благополучие. Потому-то сквозь скрежет и гуд Верить хочется все-таки в лучшее.

Отец и сын

…Не стало у него — подруги, У сына — матери родной… Потом я встретил их на юге, На хмурой пристани одной. Отец сидел на парапете, Едва ли видя в этом риск, Так, словно не было на свете Ни крупных волн, ни острых брызг. Когда же пену им на плечи Швырял, разбившись, темный вал,— Ребенок тотчас ей навстречу Цветастый зонтик раскрывал. Волны решительные взмахи. Почти невидимый в конце Короткий мол… И мальчик, в страхе Заботящийся об отце. Зияла выбитою брешью Их жизнь в отчаянном пути. Никто на целом побережье К ним не решался подойти.

Тромб

Ничего не болело У него, крепыша, И томилось не тело, А всего лишь душа. Но движение тромба Он почувствовать смог, Словно сорвана пломба Или взломан замок.

«Хоть вы причитали…»

Хоть вы причитали В тоске и в печали Близ тесных могил,— Он глаз не открыл. Хоть лили вы слезы, А он не воскрес Под сенью березы, Под синью небес.

Памяти Ю. Т.

Вот и опять временами Крупную чувствую дрожь. Жизнь, что ты делаешь с нами! Очень уж больно ты бьешь. Места не сыщешь живого От этих горестных мет. Жизнь, что ты делаешь снова! Впрочем, не жизнь уже, нет. Многое прежде сулила. Все ль выполняла, суля? Так уж ты мягко стелила, Что стала пухом земля!

«Все кажется: любое дело впору…»

Все кажется: любое дело впору. Но сколько ты усталость ни таи, Она видна внимательному взору,— Недолги оживления твои. Недолги в жизни будничной… Но в книжке Отсутствует расслабленности след. И эти кратковременные вспышки Куда острей, чем прежний ровный свет.