Жизнь длиннее смерти
Шрифт:
Физиономии у оставшихся были примечательные – все они медленно медленно осознавали, что увеселительная прогулка пошла наперекосяк, что случилось нечто неправильное, опасное… Вот-вот начнутся вопли, слезы и сопли, а этого следует избежать, панику нужно гасить в зародыше, чтобы не путались под ногами с визгом и не мешали работать, декаденты…
– Внимание! – рявкнул он, добросовестно коверкая свой английский на американский манер. – Ваша тачка конфискована революционным фронтом для нужд борцов за свободу! Вы все, мать вашу, мне и даром ни на что не нужны! Будете паиньками, не трону! Живо, выметайтесь на улицу!
И грозно повел автоматом, ни в кого особенно не целясь. Через несколько секунд
– А тебе, холуй буржуазный, особое приглашение нужно? – рявкнул Мазур, выдергивая за шиворот водителя из-за баранки и следя, что бы тот не прихватил с собой ключ.
Выпрыгнул из пустого автобуса, не глядя на сбившихся в кучку туристов, прошел прямиком к Крошке Паше. Паша, придерживая подошвой спину распростертого у его ног аборигена, ухмыльнулся и подал Мазуру добычу: открытую поясную кобуру с короткоствольным револьвером и огромный жетон, весь в разноцветной эмали, где среди гербов, эмблем и надписей красовалось интернациональное слово «Полиция».
Присев на корточки и легонько потыкав кулаком в ухо пленника, замершего с заложенными за голову руками, Мазур лениво протянул:
– Ага… Полицейская ищейка, мать твою? Борцов за свободу вынюхиваешь? Шкуру сдеру…
Ежась, обливаясь слезами, зажмуриваясь от ужаса, абориген затараторил, как пулемет, многословно и испуганно убеждая, что он не имеет никакого отношения к шпикам из тайной, что он – мирный, совершенно безобидный чиновник туристической полиции, в чьи обязанности входит лишь сопровождать гостей, бесценный источник валюты, к туристическим достопримечательностям, следить, чтобы с ними ничего плохого не приключилось. Что до политики, то он с юных лет горячо сочувствовал всем партизанам, какие только есть на свете, разделяет их благородные стремления, уважает героическую борьбу за свободу и сам готов записаться в любой фронт, если отпустят душу на покаяние…
С этим скучным типом все было ясно, и Мазур упруго выпрямился, приблизился к сгрудившимся пленникам, величаво прошелся мимо них вперед-назад, как сущий фельдмаршал, для поддержания принятой на себя роли погрозил кулаком:
– Развлекаетесь, империалисты, пока угнетенные страдают…
Расшифроваться, сыграть бездарно он не боялся – в мире вообще и в Африке в частности всевозможных повстанцев, инсургентов, освободительных фронтов и прочих террористов больше, чем блох на барбоске, так что особых усилий и не следует прилагать – выкати глаза, скрежещи зубами да выкрикивай первые пришедшие в голову радикальные лозунги. Очень может быть, что сам того не ведая, выглядишь в точности как кто-то реально существующий, именно такую фразеологию пользующий…
Судя по насмерть перепуганным физиономиям, его слова все приняли на веру. Не стоит затягивать представление, они тут ни при чем, еще инфаркт кого-нибудь стукнет… Бабуля с розовыми волосами и так вот-вот описается…
– Внимание! – сказал Мазур. – Мы – боевики революционного фронта освобождения. Обижать вас никто не будет, но вот автобус придется конфисковать для нужд борющегося народа…
– Мы – з-заложники, да? – с полными слез глазами вопросила очаровательная девчушка в синих шортах и белой блузочке.
Обстоятельно, но с эстетическим восхищением оглядев ее с ног до головы, Мазур вздохнул про себя: до чего хороша, сгрести бы в охапку и зацеловать до полусмерти, не говоря уж о прочем…
Подойдя вплотную, он поклонился и сказал со всей возможной галантностью:
– Солнышко, фронт имени Себастьяна Перейры не воюет с очаровательными крошками,
И нахально поцеловал ей руку, чуть испачкав черной маскировочной мазью. После чего напряжение чуточку спало, бедный перепуганный девчоныш даже попытался улыбнуться.
«Откуда я это взял? – подумал Мазур. – Какой еще Себастьян? Ах да! «Я – не Негоро, я – капитан Себастьян Перейра, компаньон великого Альвеца!» Наплевать, никто из них не смотрел старые советские фильмы, да и не до углубленных умствований им сейчас…»
Мазур скромно подумал, что обладает все же некоторым обаянием – девчонка определенно приободрилась после его куртуазной речи, остальные чуточку повеселели. И атмосфера приобрела такую непринужденность, что пузатый субъект лет шестидесяти, краснолицый, с огромным брюхом и венчиком седых волос вокруг лысины, даже нацелился в Мазура фотокамерой, натянуто улыбаясь и бормоча что-то – явно по-немецки.
Вот такого панибратства нельзя было допускать – и Мазур, шагнув к нему, резким движением отвел руку с камерой, набрал побольше воздуха в грудь и рявкнул в хорошем стиле старого прусского капрала:
– Zur"uck! Habacht! Himmelherrgott! Bajonettauf! [2]
Последнее, конечно, было добавлено ни к селу, ни к городу – он вообще-то не владел немецким, однако перед выброской перечитывал «Бравого солдата Швейка» и кое-какие строевые команды всплыли в памяти…
2
Назад! Смирно, чтоб тебя черт подрал! Штыки примкнуть! (нем.)
А впрочем, он нисколечко не перегнул палку: на старого бюргера его слова возымели прямо-таки волшебное действие. Пузан живехонько принял классическую стойку «смирно» и, забывшись, заорал в ответ:
– Ichmeldegehorsam… [3]
– Halt Maul, du Elender! [4] – благодушно прорычал Мазур.
«Чует мое сердце, сукин кот, что ты в вермахте не в обозе служил, – подумал мимолетно, оценив стойку. – А может, и не в вермахте. Неважно. Главное, строевой. Сколько лет прошло, сколько воды утекло и перемен грянуло, а вот поди ж ты, армия себя оказывает – вытянулся, как на смотру, вояка долбаный. Армия, судари мои – это навсегда…»
3
Осмелюсь доложить… (нем.)
4
Заткнись, болван! (нем.)
Погрозив пальцем пузану, чтобы не вздумал щелкнуть камерой, Мазур вернулся к распростертому в самой жалкой позе полицейскому, подмигнул Крошке Паше, изобразил пальцами в воздухе нечто, прекрасно обоим понятное. Паша врубился с ходу и подыграл моментально, протянув с гнусавым выговором истого уроженца американских южных штатов:
– Билли, ты что, так их тут и оставишь? Девочек можно в темпе отодрать, а эту полицейскую крысу шлепнуть к чертовой матери, чтобы не заложила потом…
Полицейская крыса – прекрасно понимавшая по-английски, сразу ясно – вновь принялась заверять в своей горячей симпатии ко всем партизанам на свете. Легонько ткнув его носком ботинка, чтобы пресечь словоблудие, Мазур откликнулся с тем же акцентом, старательно подпуская в свои английские фразы побольше американских жаргонизмов, коверкая слова на заокеанский лад: