Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Гуляя за городом, Шкаев нашел огниво и старательно припрятал его, добавив к нему несколько кремней, похищенных у тюремной стражи. Лоскут старой рубахи, якобы случайно оброненной Василием Михайловичем в огонь и истлевшей, послужил пленникам трутом. Найденное во дворе заржавленное долото Василий Михайлович также припрятал, как величайшую драгоценность: из него можно было сделать наконечник для копья. В качестве оружия должен был послужить и заступ, которым Макаров, увидев во дворе, до поры до времени засунул под крыльцо.
Хлебников из кусочков тонкой меди, сорванной
Между тем прогулки пленников продолжались. Однажды, гуляя по берегу, они заметили две небольшие лодки, вытащенные на сушу. В это время вдали проходила большая лодка под парусом. Василий Михайлович подал тайный знак товарищам, которые тотчас же окружили его.
— Мы можем сейчас отбиться от японцев, — сказал он тихо Хлебникову, — спустить малые лодки на воду, догнать большую и овладеть ею.
— А есть ли весла при лодках? — отозвался Хлебников. Это было неизвестно. И пока они старались выяснить, большая лодка ушла.
Между тем Мур, издали наблюдавший за ними, видимо, догадался об из замыслах и стал просить конвойных прекратить прогулку, говоря, что у него болят ноги. Опечаленные пленники возвратились домой.
Вечером Алексей передал Василию Михайловичу, что Мур подговаривал его сообщить японцам о намерении русских уйти, угрожая, что в противном случае он сделает это сам. При этом Алексей сказал:
— Капитана, ты решила уйти? Если пойдешь, не оставляй меня. Я тоже хочу с тобой.
Однако ни Василий Михайлович, ни матросы не решились на этот раз довериться Алексею. Головнин сказал ему:
— Пока никто из нас не собирается уходить. Да скажи и Муру, что мы ждем приезда нового губернатора и надеемся освободиться мирным путем.
На это Мур ответил тоже через Алексея:
— Они как хотят, а моя судьба решена: я останусь в Японии.
Со смешанным чувством презрения и удивления глядел Василий Михайлович на этого человека, который рядом с ним когда-то стоял на палубе «Дианы». Ужели страх быть убитым японцами мог так потрясти его душу?
— Федор Федорович, — сказал он Муру, — честь отечества и верность ему измеряется не окладом жалованья, получаемым нами от государства. Наступает час — и приходят иные испытания, в коих познается истинная цена человека.
Мур ничего не ответил. Но во взгляде его Василию Михайловичу почудилось выражение не то тоски, не то испуга. После этого он перестал соглядатайствовать.
Глава семнадцатая
БЕГЛЕЦЫ В ГОРАХ МАТСМАЯ
Цвели многочисленные матсмайские сады, делая землю молодой, радостной и прекрасной. За городом по зеленому травяному ковру горели солнечной россыпью желтые одуванчики — совсем как где-нибудь в Рязанской губернии. В цветах яблонь и вишен дружно, по-весеннему гудели пчелы — тоже совсем как в России.
Апрель уже кончался, когда пленники, наконец, назначили день для побега. Накануне Василий Михайлович целую ночь не спал. Где-то недалеко
Василий Михайлович не мог дождаться часа побега. Утром от имени пленников он попросил начальника стражи показать им японский храм, который отстраивался после пожара на кладбище. Эта прогулка позволила ему высмотреть и заметить все нужные для побега тропинки. С прогулки узники вернулись в тюрьму лишь под вечер и, притворившись сильно уставшими, легли отдохнуть, чтобы усыпить бдительность стражи и Мура. Но никто из них, конечно, отдыхать и не думал. Всех тревожила мысль: удастся ли побег? Придет ли свобода или снова тюрьма, на этот раз еще худшая, с побоями, с пытками и, может быть, навеки? А может статься, что суждена им безвестная смерть на чужбине.
Вечером Макаров с Васильевым, пробравшись на тюремную кухню, похитили два ножа, а около полуночи Шкаев с Симоновым вылезли во двор через уборную и спрятались под крыльцом.
Головнин велел сделать на постелях чучела спящих людей, а теперь участники побега ждали только, когда в городе протрещат барабаны, отбивающие полночь. С волнением они прислушивались к каждому шороху. В тюрьме все было спокойно. Конвойные, как обычно, играли в шашки за своей решеткой, стуча костяшками и громко смеясь. Мур с Алексеем своевременно легли спать, видимо не подозревая о том, что затевается.
Наконец барабаны пробили полночь. Наружный патруль с фонарями, как всегда, обошел двор и удалился в караульное помещение. Тогда Шкаев и Симанов вылезли из-под крыльца, прихватив с собою спрятанный там заступ, и начали рыть подкоп под стеной, воспользовавшись имевшейся там водосточной канавкой.
Для себя и для Хлебникова Василий Михайлович тоже соорудил чучела и оставил на своей кровати письмо, в котором сообщал японцам о полной непричастности курильца Алексея к побегу.
Когда солдаты внутреннего караула легли спать, пленники, по знаку Василия Михайловича, один за другим выбрались во двор тем же путем, что и Шкаев с Симановым. Пролезая под полом последним, Головнин был полон решимости в случае тревоги оказать сопротивление страже, пустив в ход долото, но живым не сдаваться.
Пробираться под полом было тяжело, ибо двигаться приходилось ползком и с такой осторожностью, чтобы самому не слышать собственного движения. Но и во дворе и в тюрьме все было спокойно. Слышался только хорошо знакомый всем свирепый храп курильца Алексея.
Наконец потянуло свежим ночным воздухом. Василий Михайлович вылез до половины наружу. В ту же минуту сильные руки подхватили его с обеих сторон, и он услышал над самым ухом горячий шепот Шкаева:
— Сюда, сюда, Василий Михайлович! Вот она, дыра-то! Все уже там...