Жизнь и приключения Федюни и Борисыча

Скрипаль Сергей Владимирович

Следующие же, понятно, лак – на мебель, "колючку" – на место.

Наступила "долгожданная" присяга. На присягу, как водится, приезжают родители тех, чей ореол обитания простирается в пределах области. И хотя цена билетов на самолёт была невелика, Федюня и Борисыч из такого далёка, как родная сторона, своих родителей не ждали.

Попадающим в список счастливчиков, была обещана полуторасуточная "увольняшка" и прочие блага. И вот "День "Ах"" и "Час "П"". Получив автоматы, солдаты высыпали на плац и кое – как сформировали ротные "коробки". Впереди – покрытые красным атласом столы с текстами присяги, отцы командиры, а поодаль – они, дорогие, ставшие

такими далекими и такими любимыми родители и родственники. Сразу же послышались вопли радости от лицезрения своих чад: – Ой, смотри, какой Петя лысенький! Нет, ну посмотри, как Сашке форма идет! Мишенька, голубчик, исхудал то как!

Бумкнул барабан и что-то невнятно забубнил оркестр. Матери начали хвататься за сердце. Федюня и Борисыч, вытягивая шеи, как ни старались, так и не могли отыскать в толпе знакомые родные лица.

Да они и не знали, дошли ли их письма, хотя конечно, очень сильно надеялись на встречу.

Хорошего понемногу, торжественная часть окончилась. Новообращённые воины стали узаконенной собственностью армии на два года и потянулись в казарму сдавать оружие.

Родители неорганизованной толпой, и даже не в ногу пошли за ними, дабы в батальонной канцелярии предоставить документы на право взять напрокат солдата (одна шт.) сроком на сутки, и расписаться в книге выдачи. Сдав оружие, присягнувшие на верность Родине, в томительном ожидании маялись в расположении роты.

Дневальный вызывал по списку. Как сырая резина потянулось время! Прошло два часа, и из роты в сто человек в расположении осталась только с десяток несчастных, чьи родители по каким то причинам не смогли посетить своих отпрысков.

В их числе кручинились и Федюня с Борисычем.

Вот разошлись последние родители, взлётка опустела. Сержант Спрутзан, лучезарно оголяя клыки поинтересовался: "А какоко хрена, соппссно, фы ситите на сапрафленных койках? Фсяли пыстро по фенику – и фперет!"

И тут откуда-то из преисподней загрохотало: – Дежурный по роте на выход!

Приветливые небеса разверзлись, и архангел в лице сержанта Спрутзана почти миролюбиво "прошелестел": "Чернышефф, и Кострофф там пришли к фам....

Какова же была радость встречи, когда Борисыч увидел своего батяню, а Федюня и папу и маму ВМЕСТЕ! Кстати именно с той поры его родители по прошествии почти двенадцати лет "разведенки", второй раз зарегистрировали свои отношения, уехали в город, и так и живут, оставив Федюне дом в селе.

Глава 9

– Точно! Тогда мои старики опять сошлись и по сию пору вместе так и живут. Уже пенсионеры. Теперь, я думаю, расходиться не станут.

– А чего они с начала разбежались? – спросил я Федюню.

– Да видишь, мама училась в сельхозинституте и должна была по распределению отработать в селе, а отцу уже тогда предлагали хорошую должность в городе. Вот они и не смогли друг другу уступить. Отец настаивал, чтобы мама бросала институт, а она не захотела. В общем, не захотел батяня городской асфальт на крестьянскую грязь сменить.

– Да, – подхватил Борисыч, – считай, сельский житель, почти всю жизнь ходит в сапогах. Кому – то ничего, кому-то мучение. И с сапогами, как у нас в учебке, можно и намучиться, и нормально служить, и даже начальство проучить.

– Это как? – заинтересовался Сергей.

– А вот слушайте.

Сапоги

У каждого человека есть свои слабости и странности. Каждый имеет свой пунктик и «тараканов в голове». У Спрутзана

был в голове «болт» – сапоги.

Своими требованиями к подошвам, внешнему виду голенищ, каблуков, он мог довести до умопомрачения любого. В тихом исступлении солдаты надраивали свои "кирзачи" в любую свободную минуту, лишь бы избежать замечания старшего сержанта. Продолжалось "подметание плаца ломом".

– "Лабус" чёртов!, – выходил из себя Федюня.

Шёл третий месяц, как Федюня и Борисыч проходили службу в "учебке".

Язык и ругательства запоминались в основном от сослуживцев – прибалтов, которые призывались в учебку на весь двухлетний срок службы и старались пристроиться в аэродромную обслугу, в подсобное хозяйство части, на кухню, на склад, где и подчёркивали своё превосходство над молодыми. От частого общения с ними, слова чужого языка начинали запоминаться. Правда, не самые лучшие. По поведению, по интонациям и по отдельным знакомым словам друзья уже могли отличить латышей от эстонцев, а эстонцев от литовцев, но обзывали их всех "лабусами", хотя "лабус ритас, лаб дзень и лаб вакар", то есть "доброе утро, добрый день и добрый вечер", говорили друг другу латыши.

Впрочем, все прибалты смешно, но неплохо разговаривали по – русски и, совсем без акцента, изобретательно матерились. Ну, "лабусы", в общем.

Федюня и Борисыч служили старательно, но не выслуживались. На учёбе, на стрельбах, на плацу осваивали нехитрую солдатскую науку.

Конечно, оба скучали по родному тёплому дому, и тосковали в непривычных условиях, но успели прекрасно проявить себя на стрельбах и, не имея взысканий, даже получили неслыханное поощрение – увольнительные.

Собираясь выйти в город, "нализывались" и начищались до одури, но не потому, что были уж такими чистюлями и аккуратистами, и не по доброй воле. Придирками и требовательностью к внешнему виду солдат замучил старший сержант Вилли Спрутзан, да так, что и увольнительная была уже в не радость, и выходить в город не хотелось. А он смеялся и "шуршал":

– Ниччифо, ниччифо, снакоммьтесь с Приппппалтикккой! Эстонские хозяйкки то Фойны перет своими ттомами троттуары с шампппунем мыли! У них пелые колготтки в национальный косттюм вхоттят! А фы хотитте своим немыттым фитом фесь короток распукккатть? Са сапокки я с фас осоппо спрашшифать путтту! Нато штопы пыло таккк! – и выставлял напоказ свои сапоги тонкой хорошей кожи, начищенные до блеска зеркала.

Ну ладно, старший сержант, сапоги не вопрос, можно и до блеска начистить! Но такая придирчивость, конечно, настроение испортила и заняла очень много времени, отпущенного для прогулки. Если бы не возможность посмотреть на местных жительниц в белых колготках, о которых сказал Спрутзан, если бы не желание поглядеть на улицы, которые намывали с шампунем до войны чистюли – эстонки, то можно было плюнуть и никуда не пойти. Все же глупо отказываться от увольнения, заработанного честным трудом, да и Спрутзан, хоть критически скривился, но выйти в город, наконец, разрешил.

– "Лабус" чёртов, – ругался Федюня, пройдя через контрольно – пропускной пункт части. – Пожрал почти всё время своими придирками. Куда теперь пойдём, что посмотреть успеем? "Тудырсас"!

"Тудырсас", то есть "грязнуля, неряха", было очень грубым латышским ругательством.

– Ладно, перестань, – попытался успокоить друга Борисыч. – Бог всё видит и Спрутзана накажет. Не ругайся.

Друзья посовещались, поразмышляли куда пойти и решили для начала купить "цивильных" сигарет в ближайшем магазинчике.