Жизнь и приключения Светы Хохряковой
Шрифт:
– Ах, Пепа Ванхох, неужели ты не рада меня видеть?
– Рада, – ответила я, и это было правдой. Он засмеялся. – Только ты рановато появился, командир. Видишь, волосы еще не выросли, – я стянула простыню, а потом и вовсе вылезла из постели. – Подвига не свершила. Так что могу предложить только чаю.
– Не откажусь!
Я завозилась у своей небольшой кухоньки, разместившейся в одном из углов моего дома.
– Я пришел тебя похвалить, с первой частью задания ты справилась
– Значит, будет вторая?
– Обязательно.
– Что я должна делать?
– Пока ничего. Живи как живешь, у тебя это неплохо получается.
Чай был готов, и я поставила на столик две чашки. Серхио положил сахар и начал аккуратно размешивать его ложечкой.
– Если я выполню задание, вы отпустите меня?
– Отпустим? – удивился Серхио. – А куда тебя отпускать? Разве тебе здесь плохо? У тебя появились друзья, почитатели даже, собственный дом и работа. Что еще человеку надо для счастья?
– Свобода!
– Свобода нужна не только тебе, но и всей нашей стране. А ты же полюбила нашу страну?
– Да. У вас очень хорошая страна.
– Ну вот! А что тебе делать в твоей скучной дождливой Голландии? Или ты что-то или кого-то вспомнила?
– Нет!
– Слишком быстро ответила, – засмеялся Серхио. Хорошо, что в комнате был полумрак, и он не увидел, как я покраснела. – Кстати, я принес тебе подарочек, – он протянул мне толстую книгу.
Я взяла ее и прочитала название:
– Испано-голландский словарь.
– Может, это подстегнет твою память, Пепа!
Я взглянула ему прямо в глаза, и очень мне захотелось запустить этим словарем в его довольную рожу, но вместо этого я злобно заявила:
– Какой же ты противный. Я тебя разлюбила. Проваливай.
Он только засмеялся. Мне стало совсем хреново от собственной беспомощности, я плюхнулась на кровать, отвернулась к стене и натянула простыню на голову.
– Ну-ну, я ухожу, не злись, тебе надо беречь силы для спектакля. Кстати, весь город взбудоражен, и товарищи одобряют твою затею. Может быть, нужна помощь?
– Еще как нужна! – Я вскочила с кровати, разом забыв обо всех обидах и тревогах. – Мне просто необходима бархатная ширма и хотя бы пять фонарей!
– Объясни конкретно!
Я схватила листок бумаги и торопливо начала объяснять и записывать размеры. Серхио внимательно слушал. Взял листок с моими записями.
– За день до спектакля все это у тебя будет.
– Спасибо!
– Удачи!
– До свидания!
Он вышел. А через несколько секунд я тоже выскочила на улицу. Было темно.
– Ты уже ушел?
– Нет! – Ответ прозвучал откуда-то из-под деревьев, и я быстро пошла на голос.
Глаза
– Ой! – сказала я от неожиданности, а его руки вдруг обвились вокруг меня и прижали к себе. Я вздрогнула.
– Серхио! Если ты обо мне что-то знаешь, не можешь ли ты сообщить моим друзьям, что я живая, если у меня, конечно, есть друзья.
– А родители?
– Родителей, похоже, нет.
Он помолчал, а потом поцеловал меня в губы. Я ответила так горячо и бурно, что самой стало стыдно. Потом отошла, передернулась, как собачонка, и сказала:
– Уходи, а то я тебя изнасилую.
Но его, похоже, уже не было. Растворился в темноте.
Часть третья
Лунг
«Камино Хусто» не подвела. За день до спектакля приехал грузовичок с четырьмя молчаливыми индейцами, и под моим руководством они натянули прекрасную черную ширму и установили фонари. Почему-то никто меня не спросил, что это за люди и с чего вдруг они беспрекословно выполняют мои указания. Хотя смотреть на последние приготовления к спектаклю собралось много любопытных. Они восхищенно глазели на черный бархат, но я поставила табличку с надписью «Не подходить. Опасно!» и обозначила колышками черту, за которую посторонним никак нельзя. Мои юные артисты поднимали такой крик, если кто-то хотя бы приближался к пограничной линии, что нарушитель испуганно отскакивал.
Все мы, конечно, очень волновались и ни о чем, кроме спектакля, думать не могли.
И наконец настал вечер премьеры. Народу собралось видимо-невидимо. И уже по шуму перед началом я поняла, что все будет хорошо – очень уж благожелательно были настроены зрители. Аплодисменты раздались, как только заиграла музыка и осветились наши нехитрые декорации, а уж когда появились поросята – вообще воцарилось безумие.
Мы никак не могли начать говорить – зрители так хохотали, хлопали в ладоши и топали ногами, что в принципе можно было уже дальше и не играть.
Мои маленькие артисты совсем растерялись и чуть не плача глядели на меня.
– Все отлично, пусть побесятся, только говорите чуть громче и медленнее, чем на репетициях, – успокоила я, и они закивали.
Ну что сказать? Вместо тридцати минут спектакль длился полтора часа. Потому что зрители все время вмешивались в действие. Как только заговорил первый поросенок – раздался душераздирающий женский вопль:
– Маноло! Люди, это мой сын Маноло! Ему восемь лет! И все стали дружно орать: