Жизнь и приключения Светы Хохряковой
Шрифт:
До билета в Голландию было, конечно, далеко, но я уже запросто могла добраться до посольства в Корунда-Сити. Это чисто теоретически, конечно. А на практике я не была уверена, что хочу возвращаться на Родину.
Совершенно не понимала, что меня может там ждать. В местных газетах ни слова не писали о России, как будто и не было такой страны вовсе.
Америка, Корунда, Долина Соматэ. Ситуация обостряется, Корунда ввергнута правлением Хуана-болвана в хаос, сам президент прячется и от своих, и от американцев в какой-то секретной резиденции и т. д.
Ничего я придумать не могла и продолжала жить своей новой жизнью, которая мне в общем-то нравилась.
Сарай достроили, внутри все было так, как мне хотелось. Места для хранения кукол и реквизита, длинные столы для занятий и площадка для репетиций. Дети мечтали о новом спектакле, и я стала подумывать о «Буратино», но уже с настоящими тростевыми куклами.
Работа предстояла долгая и серьезная, но я была к ней готова и даже рада. Чтобы не ломать голову о своей дальнейшей жизни, решила жить сегодняшним днем, а там – будь что будет. Но на самом деле я так не умею. Не привыкла, чтобы все спокойно и благополучно. Меня потихоньку стала грызть гордыня, очнулась я, только когда стала ощущать себя чуть ли не Матерью Терезой, которая облагодетельствовала местное население.
Милые добрые люди, изголодавшиеся по нормальным радостям, и счастливые родители, гордые тем, что их детишки «занимаются на артистов», так уважительно ко мне относились, что я немного сбрендила и стала поглядывать на всех снисходительно.
Однажды, когда Кончита в кафе не сразу бросилась ко мне, а задержалась с другими клиентами, я раздраженно встала, обиженная ушла в свой домик и стала там материться. Видно, я делала это вслух и по-русски, потому что у Кончиты, возникшей в дверях с подносом, на котором стояла чашка кофе, были круглые от изумления глаза:
– Ты вспомнила голландский? Память возвращается? Я не знала, что врать.
– Похоже, немного возвращается. Какие-то словечки. Мне кажется, это из какой-то роли, роли очень плохой и гадкой женщины, способной только ругаться.
– Ты играла таких плохих женщин?
– Чего я только не играла… Во всяком случае, мне так кажется…
– Ах, Пепа, как прекрасно, что ты начинаешь вспоминать. Я схожу в церковь и помолюсь Святой Деве, чтобы выздоровление шло побыстрее.
И светлая душа Кончита, поставив поднос с чашкой на стол, бросилась меня обнимать и целовать. Боже! Как же мне было стыдно! А тут еще Кончита стала просить, чтобы я повторила голландские слова, которые вспомнила.
– Не буду! – твердо заявила я.
– Почему?
– Не хочу, чтобы первыми словами моего родного языка, которые ты услышишь, были такие отвратительные слова! Вот вспомню что-нибудь хорошее, тогда скажу!
– Обещаешь?
– Обещаю. Только ты никому не говори, что я начала вспоминать голландский. Пусть это будет нашей тайной!
– О! – воскликнула Кончита, потрясенная моим доверием. – Никому ни слова! Клянусь! А ты научишь меня голландскому, если
– Зачем?
– Ну это так здорово – знать другой язык. Вдруг я встречу голландца? Представляешь, как он обалдеет, если я заговорю на его языке? – и Кончита радостно засмеялась.
– Обалдеет, точно, – пообещала я мрачно, и романтическая Кончита унеслась на работу.
С голландским получилась полная фигня. Он никак не лез в мою бедную голову. Я с ненавистью брала словарь, который приволок мне Серхио, и честно пыталась хоть что-нибудь выучить.
«Папа, мама, здравствуйте» я еще одолела, а дальше никак.
Я явно не была полиглотом. Наоборот, проклятый голландский что-то сломал в моей голове, и я начала думать по-русски, а это уже вообще никуда не годилось, потому что от русских мыслей у меня дико портилось настроение.
Светлана Хохрякова начала подавать признаки жизни. Так ее вроде и не было, была какая-то Пепа. Ванхох без прошлого, жила своей странной жизнью, а тут эта Светочка со своими вопросами: что дальше? Зачем я все это делаю? Как возвращаться домой? Влюблена ли я в Серхио? Кто он такой? Может быть, съездить к Мейре? Или сказать, наконец, правду? Что же, я всю жизнь буду Пепой? Конкретное раздвоение личности, практически шизофрения.
В результате я развела костер и сожгла испано-голландский словарь. Обучила Кончиту «папа, мама, здравствуйте» и заявила, что больше ничего не вспоминается.
Она, конечно, расстроилась, но мне психическое здоровье было важнее.
И как только Светочка Хохрякова во мне подавала голос, я с ненавистью приказывала ей заткнуться. А чтобы она не ныла, я шла заниматься тяжелым физическим трудом – например, мыла полы в длинном сарае, иногда по три раза в день.
Народ удивлялся, но молчал, видно, у меня было такое мрачное лицо, что отпадала всякая охота лезть с вопросами.
Зато от гордыни и следа не осталось. Величие растаяло, как дым от сигареты, которые я начала смолить одну за другой, и с облегчением опять осознала себя придурком в чрезвычайных обстоятельствах.
Вот тогда и появилась Катарина. Как и в прошлый раз, это было рано утром. Мы с Фаро еще только раскладывали овощи на прилавке. Народу почти не было, так что я заметила ее издалека, почему-то страшно обрадовалась и закричала:
– Привет, Катарина!
Она улыбнулась и приветственно помахала мне рукой. Пока она быстро шла к нашей торговой точке, мой хозяин, почтенный сеньор Фарабундо, вдруг заявил:
– Ну, ты давай сама, мне по срочному делу… – и удалился по направлению к центру рынка, так и не разложив товар до конца.
Удивиться я не успела, потому что Катарина уже стояла рядом, и я полезла к ней целоваться прямо через прилавок.
– Где Педро? – сразу спросила я.
– Возится с машиной, сейчас подойдет!
– Что брать будете?
– Все!
– Здорово! Тогда пусть Педро грузит вот эту часть, – я показала на мешки с овощами, которые должна была продать. – А мы с тобой пойдем пить кофе. Давай?