Жизнь и развлечения а средние века

Виолле-ле-Дюк Эжен-Эмануэль

К тому же, — чтобы составить правильное представление о старинных вещах, их назначении, необходимо знать обычаи тех, кто ими пользовался; тем более, что обычаи эти во многом отличаются от современных, но во многом и совпадают; иногда не задумываются, что и присущее современному обществу — не что иное, как дань традиции, дань прошлому, что это и дошло до нашего времени через века и революции, потому что заложено в самой природе национального характера. Различия и совпадения, поначалу казавшиеся чем-то удивительным, направляют к новым исследованиям, которые могут принести пользу изучающим нашу историю и верящим, что подлинная культура народа состоит не в презрении к своему прошлому, а в изучении, познании и использовании его.

Итак, настоящий труд — попытка собрать воедино и тщательно классифицировать «вещественные доказательства» минувших эпох, чтобы на их основе получить связный рассказ и, объединив разрозненные материалы (иногда краткие заметки), преподнести факты таким образом, чтобы осветить социальную и частную жизнь средневекового общества, включая и создание предметов обстановки; текст — по мере надобности и возможности — подкреплен рисунками, которые иногда заменяют многословные описания. Есть еще одно обстоятельство, побудившее завершить наше исследование этим кратким историческим очерком.

С начала XIX столетия писатели и художники стремятся придать своим произведениям черты подлинности, внести в них то, что лет двадцать назад стали называть «местный колорит». До этого ни на сцене, ни в живописи не принято было заботиться о подлинном воспроизведении обычаев, костюмов, вещей; возможно, искусство от этого даже выигрывало; никто ведь не станет осуждать Тициана, что он окружил Деву Марию во время восшествия в храм персонажами в венецианских нарядах XVI в. Сид в костюме знатного вельможи эпохи Людовика XIV и братья Горации в огромных париках нисколько не умаляли достоинство шедевров Пьера Корнеля. ⁵ Но когда артисты и художники пожелали воссоздавать не только человеческие страсти и чувства, но и самих людей в их подлинном виде, то начали стремиться к наиболее очному воспроизведению обстановки и обычаев эпохи, да и публика вскоре стала требовательнее: критиковались костюмы, указывалось на ошибки, беспощадно освистывались анахронизмы. Это сущее бедствие: искусство ведь не имеет ничего общего с лавкой старьевщика, и тем не менее вынуждены были смириться. Сегодня, если Дюгеклена выведут на сцену в генеральской форме, в треуголке, эполетах и белых рейтузах, пьесе обеспечен провал сразу же, как поднимется занавес. От своих современников не потерпят того, с чем смиряются в произведениях старинных авторов; обычно не видят беды в том, что Лебрен нарядил своего Александра ⁶ карнавальным «древним римлянином», но непозволительна такая вольность современным художникам. Они получили классическое образование и неплохо знают одежду, мебель, домашнюю утварь античности; некоторые, — особенно в последние годы, — стремятся к преувеличенно строгому соблюдению правил, к подчеркнутой точности в изображении внешних форм, и публика, — справедливо ли, нет ли, ставит им это в заслугу, В отношении к средневековью успехи наши скромнее; что ни год, появляются картины на исторические темы, изобилующие довольно странными оплошностями. Это производит такое же впечатление, как если бы персонажи одной и той же сцены, запечатленной на холсте, были одеты кто в костюм маркизы эпохи Людовика XV, кто драгунским офицером Империи, кто современным мэром, или советником парламента прошлого века, — было бы впечатление, как от шутовского маскарада. Но это еще безделица по сравнению с ошибками в показе обычаев, нравов, церемонии, обстановки, домашней утвари, образа жизни и т. д. Разумеется, все это никак не связано с достоинствами собственно живописи — но в таком случае разумнее отказаться от претензий на историческую правду, и пусть живописцы следуют только своим фантазиям и вдохновению; если они стремятся к правдоподобию в одном, то есть основание требовать этого и во всем остальном. Когда художник вторгается в сферу археологии, требуется, чтобы он был археологом хотя бы настолько, чтобы не представлять Людовика Святого в зале XV в., не вручать ему рыцарское оружие эпохи Карла VII, не окружать дворянами времен Франциска I, а главное, не заставлять его поступать таким образом, как не поступал в его время ни один могущественный сеньор, потому что Людовик IX при всей своей святости был воплощением могущественного сеньора. Художники редко располагают временем, чтобы изучить нравы и обычаи исторических деятелей, которых намерены изобразить: подчас они полагаются на недостоверные компиляции, на бессистемно и ненаучно подобранные собрания гравюр; в результате возникают самые нелепые параллели, и в своих картинах художники утверждают заблуждения, жертвой которых стали сами. Мы добились прогресса со времен Вольтера — первого, кто счел важным правдоподобие театрального костюма и создал понятие «местный колорит»; но многое еще предстоит сделать. Наше время требует правды; мы не приемлем приблизительности; люди слишком много знают, чтобы можно было отделаться от них крохами; они желают, чтобы прошлое представляли таким, каким оно было в действительности. Можно сколько угодно не соглашаться, объяснять, что искусство совсем не в этом, но пока вкусы не изменятся, возражения ни к чему не приведут: зритель устремится на спектакль, слывущий верным отражением исторического факта, с восторгом будет читать роман, повествующий о нравах и обычаях далекой эпохи, вовсе не задумываясь, насколько эти произведения согласуются с незыблемыми законами искусства, По нашему убеждению, долг художника в этом случае — идти навстречу публике; в конце концов, разве искусство несовместимо с жизненной правдой? Нельзя утверждать, что в произведении искусства остро необходимы анахронизмы, то есть незнание нравов изображаемых персонажей; изучение нравов может не навредить и даже пойти на пользу, что подтверждается творчеством некоторых современных писателей. Но тогда зачем отставать живописи и театру? Думается, что сегодня, когда все нивелируется, когда исчезают сильные характеры, художникам, напротив, было бы весьма полезно заняться скрупулезным изучением прошлого. Героические эпохи остались далеко позади, яркие индивидуальности уходят из памяти, каждый из нас инстинктивно ощущает, что старый мир гибнет, и в преддверии его крушения, которое все предчувствуют, просвещенные умы с лихорадочных! упорством пытаются собрать воедино все, что пригодится грядущей цивилизации. Мы переживаем время всеобщего обновления; пришла пора ничего не упустить в нашем прошлом, немому что чувствуется, как оно ускользает.

5

Имеются в виду трагедии Корнеля «Сид» (1636 г.) и «Гораций» (1640 г.) (прим. ред.)

6

Лебрен, Шарль (1619-1690) — французский художник, автор серии живописных полотен «Баталии Александра», которая находится в Лувре.

Да и что на свете поэтичнее правды? Разве воображение поэтов и романистов рождало когда-либо зрелища более волнующие, чем события истории, те события, что разыгрываются у всех на глазах? Так почему бы художникам не попытаться запечатлеть на полотне, а драматургам — не вывести на сцене

точное изображение истины взамен условного старого хлама, который, в наши дни пришел в негодность? Почему бы не попытаться: Да потому, что банальные представления и предрассудки в мире искусства имеют у нас силу закона, и даже лучшие умы предпочитают не бороться с ними, а подчиняться им. На современной сцене и в современных картинах зрители видят копии мебели конца XV в., зачастую дурно исполненные и неточные; из этого и приходят к выводу, что средневековая мебель была неудобна, диковинна, однообразна, тяжеловесна, что она не имеет ничего общего с телу к чему мы привыкли.

Карикатурная роскошь эпохи Людовика XIV едва ли согласуется с понятием современного комфорта; отсюда и логический вывод: «Если уж мебель эпохи Людовика XIV представляется нам неудобной и варварской, значит, при Карле VI и Карле VII она тем более была и варварской, и неудобной». Это все равно что сказать: «При Людовике XIV носили тяжелые парики — какие же неподъемные и неудобные были, наверное, парики при Людовике XI!» В действительности же затяжные религиозные войны конца XVI в. пагубно сказались на безупречной изысканности быта XIV и XV вв., на роскошном убранстве жилищ начала XVI в.: они были утрачены и забыты; а ведь какому-нибудь могущественному вассалу Карла VII показалась бы варварской и грубой мебель знатного вельможи эпохи Людовика XIII. Быть может, в царствование Людовика XIV людям жилось лучше, чем при Карле V, но сам Карл V и современные ему дворяне и буржуа, бесспорно, жили в лучших домах и с лучшей мебелью, чем вельможи и простолюдина в эпоху Великого короля.

Вовсе не рассчитывая, что точные сведения о быте и нравах средневековья прибавят таланта тем современным художникам, что бездарны от природы, мы все же убеждены, что материалы эти окажутся полезны человеку талантливому и владеющему секретами мастерства.

Эмманюэль Виолле-ле-Дюк

Частная жизнь

Средневековая культура и воспитание

Привычки, нравы и обычаи каждого времени материально воплощены в мебели, утвари, одежде. Когда раскопки открыли нам Помпеи и Гекуланум, когда в богатых, погребениях нашли предметы обихода погибших цивилизаций Египта и Азии, Этрурии и Греции, мы понемногу начали познавать античность.

По надгробным надписям удалось точно определить взаимоотношения хозяев, рабов и вольноотпущенников. От той эпохи сохранилось слишком мало документов, и даже самые тонкие исследователи не смогли пока проникнуть в жизнь древних народов и полностью постичь ее материальную и духовную стороны.

Средние века непосредственно соприкасаются с нашим временем. Здесь все иначе: мы сохраняем большую часть традиций той эпохи; по многочисленным документам нам известны нравы и обычаи людей средневековья, которые во многом сохраняются и у нас. Архитектура и живопись средневековья еще существуют, а литература, оставленная поэтами, романистами и хронистами того времени — необъятна. Если мы не знаем средневековья, значит; мы не хотим его знать, не берем на себя труд вдумчиво и внимательно изучить накопленные веками богатства, от которых нас отделяют не годы, а предрассудки, тщательно культивируемые теми, кто процветает за счет невежества и живет им.

По нашему мнению, цивилизация — не что иное, как методично расклассифицированная коллекция предметов прошлого. Человек рождается без багажа знаний — как сегодня, так и во времена Ноя. То, чем он становится к двадцати пяти годам, — лишь концентрированный результат познаний, опыта и наблюдений, полученных усилиями двухсот поколений. Если по равнодушию, лени или самомнению кто-то пренебрегает частью этих богатств, в его восприятии мира неминуемо возникает пробел, становящийся серьезнейшей помехой правильному развитию цивилизованного человека. Это словно вырванная из книги страница, отсутствие которой мешает понять точный смысл текста и воспользоваться содержащейся в нем мудростью.

С некоторых пор, вследствие несчастий, жертвами и свидетелями которых мы были, многие серьезные умы поставили под сомнение способность общества совершенствоваться. Может быть, ранее несколько поторопились уверовать в подобное совершенствование, в то, что смягчить нравы и достигнуть прогресса можно с помощью либерального просвещения.

Исключительные результаты, с XVI в. достигнутые в точных науках, и материальный прогресс нашего времени создали иллюзию: мы поверили, что окончательно вступили в период мира, общественного братства, свободных дискуссий и что этот период завершится триумфом разума и клятвой верности правам человека... Все оказалось не так, и знаменитое изречение «Поскребите русского, и вы найдете татарина», ⁷ видоизменив, можно применить ко всем народам: «Поскребите человека, и вы найдете дикаря со скотскими инстинктами».

7

Приписывается Жозефу де Местру, Наполеону, князю де Линю и другим (прим. ред.).

Для прогресса цивилизации и совершенствования человечества необходимо сочетание нескольких составляющих. Это — воспитание, просвещение и, как следствие, умение и привычка размышлять, т. е. судить не на основе предубеждений, а внимательно изучив факты. Правильное воспитание развивает чувство долга, которое — не что иное, как клятва верности человеческому достоинству. Просвещение учит судить обо всем только после тщательного изучения предмета.

Сколь бы варварским ни было средневековье, оно культивировало чувство долга, хотя бы из гордости. Сколь ограниченной ни была сумма знаний того времени, по крайней мере, она учила прежде размышлять и лишь затем действовать; и не было тогда язвы современного общества — самодовольства. А средневековье считают наивным! Жуанвиль — человек безусловно храбрый и всегда готовый рискнуть жизнью, — не прячется под личиной напускного презрения к опасности. он знает, сколь она велика, боится ее и тем большего уважения достоин за то, что ее не избегает На оставленных им блистательных страницах нет и следа тщеславия. оно было незнакомо средним векам — ведь в обществе того времени ничто не могло его провоцировать.

Тщеславие начало непрерывно развиваться во Франции со времен, когда двор утратил достоинство. Тщеславие заставляет забыть священные обязанности человека и прежде всего любовь к родине — это ярко выраженное чувство собственного достоинства всего народа. Начиная с XVII в. тщеславие заменило свойственную прежде феодальному дворянству гордость — порок, творящий великие дела и идущий рука об руку с добродетелью. У великих гордость сменяется слабостью, у малых — губительным и унизительным вожделением; тщеславие разлагает все.