Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
— Кто такие будете? — издали, гортанно, словно орёл, прокричал старший из кыргызов, старик с подслеповатыми глазами и тощей, внизу завитой в косичку бородкой.
Керим прижал к груди обе руки, показывая, что худых намерений не имеет, и ответил старику по-кыргызски:
— Свои, аксакал! Из штаба Туркестанского военного округа.
Старик вскинул ко лбу ладонь, развернул её ребром на манер козырька, подслеповатые глаза его шустро заскользили по фигурам людей, находившихся на площадке.
— Свои, говоришь? А что вы тут делаете?
— Проводим
— Проводим рекогносцировку.
— Вот-вот, аксакал... Проводим рекогносцировку.
Сложное, загогулистое слово произвело впечатление на старого кыргыза, он что-то сказал своему спутнику, и тот опустил ствол винтовки.
— Милости прошу к нам в аил, — кыргыз указал на плоские, косовато стоящие на земле кибитки, розовеющие в лучах закатного солнца, с шестами-мётлами, отгоняющими от жилья злых духов. — Рады будем видеть.
— Обязательно придём, — по-кыргызски ответил Корнилов.
Кыргыз приложил руку к сердцу.
Утром Корнилов исследовал шубу ледника. Губы у капитана потрескались и начали кровоточить, кожа с них слезла, как шкурка с сопревшего лука — слоистой плёнкой. Глазастый Созинов заметил непорядок и подскочил к Корнилову с бутылкой подсолнечного масла, протянул её услужливым движением:
— Ваше благородие, смажьте этим губы, иначе замучаетесь — даже есть не сможете.
— Масло? Разве среди наших лекарств никаких мазей нет? Доктор нам не положил?
— Только порошки да капли. Мазей нет.
— Вот каналья-доктор! — Корнилов хотел выругаться покрепче, но сдержал себя. — Ладно, Созинов, давай, что есть.
Слезящиеся от солнца глаза Созинова, горошины зрачков источали участие. С намасленным ртом — губы сразу как плёнкой покрылись — Корнилов отправился исследовать устье ледника.
По дороге осматривался — не попадётся ли на глаза какой-нибудь сук, чтобы на него можно было опираться, но дерево в царстве камней было штукой редкой, проще было найти золотой самородок величиной с куриную голову, чем кривую дубину.
От тёмных, заляпанных грязью дырявых глыб льда тянуло холодом, из-под огромной, спёкшейся в движении массы сочилась вода, звенела по-весеннему ликующе, освобождённо, что-то радостное было сокрыто в этой звени. Идти по шубе ледника, по страшным марсианским нагромождениям было опасно: под ногой мог легко лопнуть какой-нибудь пузырь, присыпанный каменной мукой, а под ним могла оказаться пропасть метров двадцать глубиной, тут вообще могли водиться трещины бездонные, Корнилов это чувствовал и старался не делать невыверенных движений.
Утро выдалось тихое, с розовыми облаками, прилипшими к макушкам гор, и тихим движением орлов в безмолвном небе; в затенённых каменных щелях похрустывал лёд; вода, вытекающая из-под шубы, искрилась, била в глаза режущим электрическим сверком.
Около большого камня «жандарма», угрюмо поднимавшегося над ледником, — «жандарму» не хватало только форменной фуражки
— Ого! — не удержался от довольного восклицания Корнилов. — Дорогой камень. Похоже на непромысловые рубины. — Снова колупнул ногтем срез.
И опять в глаза ему ударил тёплый беспокойный лучик, родил внутри восхищение. Наколупать бы этих камней десятка два, обработать — глядишь, получилось бы что-нибудь толковое для Таисии Владимировны. Корнилов неожиданно ощутил охотничий азарт, желание искать камни и находить их, но в следующее мгновение задавил это желание в себе — отставить все поиски, а камни эти диковинные показать в штабе округа: вдруг они представляют интерес для государства Российского?
Корнилов тщательно отёр камень, сбил с него налипь и сунул в полевую сумку, затем в блокноте сделал запись, сопроводив её небольшим чертёжиком, в котором точно обозначил место, где был найден серебряный голыш.
Личная выгода для Корнилова не существовала, он, кажется, выскреб из себя само это понятие и брезгливо относился к сытым офицерам, имевшим дело с сомнительными купцами, к тем сослуживцам, кто готов был продать что угодно, лишь бы из этого вышла выгода, способная приятно отяжелить карман...
Впрочем, надо отдать должное справедливости: таких офицеров в армии было немного, очень немного, но те, что были, «портили воздух» своим существованием более чем достаточно; как известно, чтобы испортить бочку мёда, достаточно лишь ложки дёгтя.
Из-под спёкшихся грязных глыбин веяло холодом, холод сжимал горло, заставлял слезиться глаза — пространство делалось радужным, многоцветным. Капитан прикинул на глаз ширину ледника. Глаз у капитана, как говорится, не глаз, а ватерпас, и потому поправки на ошибку можно было не делать — максимум мог он ошибиться сантиметров на двадцать. Попытался Корнилов определить, каким же ледник должен быть в длину, задача эта была посложней, он засомневался в своих расчётах, качнул головой удручённо: чтобы получить точную цифру, надо пройти насквозь весь ледник, а это съест несколько дорогих дней. Затем, также прикидочно, измерил глубину. Шуба была глубокой, имела разное дно, в отдельных местах толщина льда превышала тридцать пять метров.
Оставалось сделать ещё один замер — скорости, с которой ледник ползёт вниз.
Корнилов достиг безопасной, лишённой трещин кромки, от которой резко свернул влево, прыгая с валуна на валун, ушёл на полкилометра вверх. Там из разноцветных камней сложил столбик, кривоватый, но прочный — установил таким образом некую реперную точку, затем в двадцати метрах от этого столбика сложил ещё одну каменную «затесь», следующую затесь сложил в ста метрах от берегового репера.
Работой своей Корнилов остался доволен.