Жизнь и творчество Александра Грина
Шрифт:
Не к чести рода людского надобно сознаться, что многим подобные неприятности, как с гуся вода. Они хоть на коленях постоят на горохе, хоть «перед лицом коллектива» промямлят, потея и шмыгая носом, требуемые покаянные слова, лишь бы знать, что такие вещи случаются со всеми. Раз так, то и ладно. Сегодня я унижен, а ты злорадно похохатываешь, завтра роли переменятся — не нами это заведено, не нам и переделывать… Тем, кто склонен к подобным утешениям, живется, разумеется, проще. Но из них, приучивших душу к рабству, получаются примитивные, нравственно ущербные люди. Люди толпы.
Именно такого человека старались сделать из Саши дома и в училище. Причем, как обычно
Точность формулировки изумительна. Она даже слишком хороша для Юрия Карловича. Возможно, что Грин, уловив дух и общий смысл увещеваний «немца», выразил их своими словами. Как бы то ни было, усилия окружающих оставались тщетными: «обыкновенный вятский мальчик» из Грина, хоть убей, не получался.
Но поначалу и бунтовщиком задерганный подросток себя не осознавал. Просто все, что он делал, почему-то не укладывалось в рамки привычного. Рано проснувшаяся страсть к рисованию (рисовал он хорошо) и сочинительству (первые стихотворные опыты, по собственному авторскому признанию, были ужасны), лихорадочный интерес к книгам, особенно о путешествиях и приключениях, — все выделяло его из массы.
Это замечали, конечно, и сверстники. Они прозвали Гриневского «колдуном». Верно, не только за то, что, увлекшись книжкой известного по тем временам хироманта де Бароля «Тайны руки», он всем желающим предсказывал судьбу. Прозвище, как водится, несколько язвительное, намекает все же на загадку, какой был для других учеников этот замкнутый, раздражающии старших, но чертовски талантливый подросток. «Играть я любил больше один, — вспоминает писатель, — за исключением игры в бабки, в которую вечно проигрывал». Так было в детские годы, но, читая о его взрослой поре, нельзя не почувствовать, что вся эта жизнь отмечена тою же закономерностью. Он так и не научился выигрывать в коллективных играх.
А ввязывался в них поначалу азартно, со всем пылом души, жаждущей мечту превратить в реальность, тайные порывы — в явное и яркое действие. Этому в свой час суждено было сбыться. В творчестве. Ведь оно в своем роде тоже одинокая игра.
Но не того он хотел поначалу. Стать моряком — вот цель, во имя которой он, не видавший моря иначе, чем во сне да на картинках, едва закончив городское училище, отправляется в Одессу. Само собой, с пустым карманом. И безо всякого житейского опыта. Зато с головой, набитой радужными, вычитанными из книг представлениями о морской жизни.
Это было не оригинально. По всей огромной стране, в глухих уголках и многолюдных столицах, желторотые поклонники Жюля Верна и Стивенсона бредили штормами, кладами, пиратами, вынашивали планы бегства в Америку и т. п. Такое уж было тогда поветрие, благо в девяностых годах прошлого столетия фантазеров было, наверное, больше, чем в наш скептический век…
Стоп. Это еще вопрос. Мы сетуем на прагматизм эпохи, а вот современные социологи сверх ожидания утверждают, что и сегодня мечтателей на Руси хоть пруд пруди. Этим юношам, очевидно, снится что-то другое, чем их сверстникам сто лет назад. Но понять друг друга можно: потребность уходить в мир вымысла от тягостных будней все та же.
Да,
Покинув Вятку, будущий писатель, в сущности, стал одним из тех, кого тогда звали бродягами, а теперь именуют бомжами. Только в рассказе смельчак, прошедший через все эти мытарства, достигает цели, а цель Гриневского ускользала от него с неумолимой последовательностью. Ни кругосветных плавании, ни акварелей с натуры в жарких странах, «где-нибудь в Индии, на берегах Ганга» (он и краски с собой захватил для такой оказии). Даже на пароход каботажного плавания оказалось трудно устроиться. Учеников брали на борт только за плату, выдать себя за бывалого матроса не удавалось…
О том, как долговязый мальчишка из Вятки, гордый, застенчивый и нелепый, мыкался по пленившей его, но неприветливой Одессе, достоверно, зримо рассказывает «Автобиографическая повесть». Там масса любопытнейших деталей, интересных портретов, остроумных, порой глубоких замечаний. А интонация суховата, как бы отчужденна. Создается впечатление, будто лично пережитое занимает Грина меньше, чем приключения его персонажей.
Да, собственно, так и есть. Вольная игра фантазии, где душа, ничем не стесненная, раскрывается вполне, для этого автора не только дороже, но и реальнее, существеннее правды факта. Что до фактов, Грину удалось-таки стать матросом. Но ненадолго. Куда бы он ни нанялся, после одного-двух рейсов, недальних и прозаических, его списывали на берег. Он старательно работал, охотно осваивал морское дело, но снова, как некогда в училище, злил вышестоящих строптивостью, от команды держался особняком, в глубине сознания все яснее отдавая себе отчет, что и здесь он посторонний.
Все было ошибкой. Одной из вечных и печальнейших людских ошибок, о которой сказано у Бодлера:
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,Не вынеся тягот, под шелест якорейМы всходим на корабль, и происходит встречаБезмерности мечты с предельностью морей…Грин отказывается от плаваний, но тот же рок тяготеет над ним и на суше. Его молодость стала цепью подобных заблуждений. Всего не перечислишь: история этого человека сама похожа на роман, до неправдоподобности насыщенный приключениями. Среди прочего были в этом не написанном романе такие примечательные эпизоды, как попытка разбогатеть, найдя золото на Урале, военная служба, революционное подполье, тюрьма и ссылка.
Попав в казарму, юноша такого склада уже не мог не осознать себя «врагом государства». Мощная, отлаженная машина, во власти которой он оказался, была создана для перемалывания индивидуальностей. Но этот противник даже ей оказался не по зубам. «Моя служба прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия, — вспоминал он в неоконченном очерке „Тюремная старина“. — При малейшей попытке заставить меня чистить фельдфебелю сапоги или посыпать опилками пол казармы (кстати — очень чистой), или не в очередь дневалить, я подымал такие скандалы, что не однажды ставился вопрос о дисциплинарных взысканиях».