Жизнь и творчество Р. Фраермана

Николаев Владимир

Знакомство это быстро и естественно перешло в дружбу, я стал бывать в доме на Пушкинской улице, где всегда было необыкновенно хорошо. Очень скоро я начал замечать, если у меня что-то не ладится или в жизни наступает тягостная полоса, меня начинает неотвратимо тянуть в этот дом, к милым и мудрым старикам, которые всегда готовы приветить, а их сердечное и доброе участие способно привести в состояние душевного равновесия даже закоренелого меланхолика. Единственно, что смущало меня при этих посещениях, это напоминание о том, что я сижу за тем же столом, за которым в свое время собирались участники знаменитого «Конотопа», и как раз на том самом месте, где любил сиживать бритоголовый

Аркадий Гайдар. При упоминании этого имени я начинал беспокойно ерзать, испытывая острое желание подняться и пересесть. В другой раз я норовил занять новое место, но на нем, как выяснилось, обычно усаживался сам Коста, так по-домашнему здесь звали Константина Георгиевича Паустовского.

— А тут место Васи Гроссмана, — указывал на стул рядом Рувим Исаевич.

— А здесь всегда сидел Андрей Платонов, — добавляла Валентина Сергеевна.

— А когда приезжал из Ленинграда Евгений Викторович Тарле, то стол отодвигали, и во главе его, спиной к стене, усаживался почтенный академик, — говоря это, Рувим Исаевич затаенно и радостно улыбается; видимо, очень много приятных воспоминаний связано с этим интереснейшим человеком.

И на этот раз мужа дополняет Валентина Сергеевна:

— Мы часто дивились, как этот занятый сверх головы, больной и старый человек в каждый свой приезд звонил чуть ли не с вокзала, непременно заходил, просиживал часами, а если попадал на «Конотоп», то коротал с нами время и до утра.

Александр Роскин обычно сидел за роялем в комнате Валентины Сергеевны, а Михаил Кольцов, живший по соседству, занимал место на диване в комнате Рувима Исаевича, двери которой не затворялись.

Словом, все в этой маленькой квартирке связано с людьми, чей след столь приметен в литературе и науке. Часто в рассказах милых хозяев дома все эти люди оживали настолько, что казалось, они вот только что вышли отсюда и скоро вернутся. Мысль об этом не раз повергала в трепет и смущение.

Но хозяева дома умели и эту неловкость притушить. Все быстро становилось на свои места, делалось легко и приятно, и хотелось подольше погостить в этом доме.

Р. И. Фраерман в одном из своих очерков о Гайдаре заметил: «Жизнь писателя — это его книги». В общем, это верно. Но довольно часто случается, что в книгах, созданных писателем, не умещается вся его жизнь, далеко не во всей полноте выражается его внутренний мир, за пределами написанного остается слишком много того, чем он жил, что имело немаловажное значение в его человеческой и творческой судьбе.

К. Г. Паустовский, знавший и любивший Р. И. Фраермана на протяжении сорока лет, писал о нем: «В его присутствии жизнь всегда оборачивалась к вам своей привлекательной стороной. Даже если бы Фраерман не написал ни одной книги, то одного общения с ним было бы достаточно, чтобы погрузиться в веселый и неспокойный мир его мыслей и образов, рассказов и увлечений».

Да, писатель был, несомненно, значительно шире и потому интереснее тех книг, которые он написал и которые по праву пользуются любовью самого широкого круга читателей. Вот почему и мне в предлагаемом очерке хочется говорить не только о его книгах, о вехах его творческой жизни, но и том, что этому сопутствовало, основываясь не на одних лишь публикациях и различных документах, но отчасти и на том, что мне довелось услышать и узнать за годы личного знакомства, и в особенности на основании того, что так бережно сохранила в своей памяти Валентина Сергеевна, самый близкий писателю человек с 1922 года, а до того жившая на Дальнем Востоке и именно в тех местах, где протекли столь важные для Р. И. Фраермана юные годы, когда он приобщился к революционной борьбе, сформировавшей его как гражданина и писателя.

* * *

Семья,

в которой родился Р. Фраерман, была большая и бедная. Радостей мальчик видел очень мало. Несколько раз он вспоминал даже с некоторой гордостью, каким замечательным знатоком леса был его отец, занимавшийся мелкими подрядами. Кроме этого, отец занимался еще тем, что писал людям всякие ходатайства и прошения, был этаким бедняцким стряпчим. Впрочем, об этом писатель лишь мельком упоминал. Подробнее рассказывал он о другом.

Отец по своим делам часто разъезжал по лесничествам, по окрестным деревням и местечкам. Иногда он прихватывал с собой и сына. Вот эти-то поездки более всего и оказались памятны. Отец великолепно знал деревья, травы, птиц, зверей, мог увлекательно и точно рассказывать обо всем этом. Даже не углубляясь в чащу леса, а лишь проехав по опушке, он мог рассказать с достаточной точностью, какая часть тут больных деревьев, каков характер заболевания, сколько строевого леса в массиве, какое количество деловой древесины можно получить. Осмотрев ствол дерева, его комель и крону, он мог прочитать увлекательную лекцию о жизни дуба или березы. А как интересны были его рассказы о травах и цветах, о зверях и птицах, их жизни и повадках! О, эти поездки были своеобразным университетом познания природы. И не отсюда ли выросла та сильная любовь к природе, постоянное и не убывающее любование ее красотой и силой, тонкое чувство ее изящества, обнаруживаемое в каждой книге писателя?

В окрестных лесничествах и селах Могилевщины у отца было много друзей и знакомых, поэтому поездки длились по нескольку дней, а иногда и недель, с остановками в чужих домах. Перед взором мальчика проходила жизнь людей различного уклада, разного достатка, не схожих судеб и характеров. Все это откладывалось в памяти накрепко, из этого начинало складываться знание и понимание жизни народа, которое потом придаст такую силу достоверности и подлинно жизненной глубины его книгам.

Воспоминаниями об этих поездках и ограничивались, насколько мне известно, рассказы писателя о собственном детстве. О семье, о братьях и сестрах, даже о родителях он почти ничего не рассказывал. Лишь в рукописи «Раздумье» мы находим беглые упоминания о матери и два-три абзаца об отце. Есть в этой рукописи и горьковатое сожаление о том, что рано начавшаяся жизнь в отрыве от семьи, видимо, существенно обездолила человека.

Вот, собственно, и все, что рассказал и написал о своем детстве писатель, о первых шагах на жизненном пути.

Не написал он ничего и о годах в реальном училище. Но он тепло вспоминал учителя словесности Солодкого как человека чуткого, внимательно относившегося к ученикам, бесспорно хорошо знавшего и любившего свой предмет. Солодкий был первым, кто поощрял поэтические опыты юноши реалиста и высказал глубокое убеждение, что литературная деятельность и есть подлинное его призвание в жизни.

С этими напутствиями Р. Фраерман и закончил, в год, когда началась мировая империалистическая война, Могилевское реальное училище. После этого он поступает в Харьковский технологический институт. К 1917 году заканчивает три курса. Студенческая жизнь выходцев из неимущих слоев не баловала достатком. В каникулы приходилось постоянно думать о заработке. Молодой Фраерман то временно служит счетоводом в Бакинской управе, то берется за случайную поденную работу. В 1918 году он отправляется на производственную практику на Дальний Восток и больше на студенческую скамью уже не возвращается.