Жизнь и творчество С. М. Дубнова

Дубнова-Эрлих Софья

(114)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ПРОЩАНИЕ С ЮГОМ

Литературный кружок, возникший в начале девяностых годов и постепенно пополнявшийся новыми членами, стал ядром Комитета национализации, председателем которого состоял С. Дубнов. Заседания происходили в квартире писателя, в обширном кабинете с выходящими в сад окнами. Некоторые из новых соратников стали друзьями семьи Дубновых: энергичный, общительный М. Дизенгоф, впоследствии мэр Тель-Авива; молодой раввин X. Черновиц, человек с большим теологическим и философским образованием; недавно поселившийся в Одессе X. Н. Бялик. Бялик на первый взгляд производил впечатление флегматика: плотный, круглолицый, молчаливый, он во время заседаний обычно усаживался в дальнем углу и казался погруженным в размышления. Стихи молодого поэта, печатавшиеся в журнале "Гашилоах", уже тогда поражали сочетанием внутренней силы с глубокой, сдержанной нежностью,

но немногие, вероятно, читали их с таким увлечением, как историк-публицист, ощущавший себя "неудавшимся поэтом". С. Дубнов, по-видимому, раньше оценил оригинальность творчества Бялика, чем своеобразие его натуры Новый член одесского кружка не укладывался ни в какие рубрики. В противоположность старшим собратьям, он на заре своей писательской деятельности не был книжником и не любил разговоров на литературные темы; рассказывали, что он проводил много времени на пыльном дворе своего дома в играх с оборванными ребятишками или пролеживал в одиночестве целые часы на каменистом морском берегу под палящими лучами солнца. Ближе всех по духу был ему в ту пору С. Абрамович, упрямо подчеркивавший свою особую стать; писатели часто захаживали к Дубновым вдвоем.

(115) Комитет национализации избрал своей постоянной трибуной общественный клуб "Беседа". Лекции и доклады привлекали большую аудиторию; нередко выступал в качестве докладчика и С. Дубнов, обычно, впрочем, предпочитавший писаное слово устному. Его соратники жаловались, что писатель неохотно покидает кабинет для форума; он объяснял им, что литературная пропаганда обращена к более широкой аудитории, чем устная.

"Восход" печатал "Письма" без оговорок, но отношение редакции к идейной установке их автора оставалось неясным. У писателя не раз возникало желание побеседовать с новыми руководителями журнала; найти общий язык - казалось ему - будет нетрудно. Весной 1902 года он уехал в Петербург.

Север встретил гостя прохладным невским ветром. Стоял май, сумерки одевали город голубоватой дымкой. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как юный мечтатель, бродя по гранитной набережной, вглядывался в водную глубь и в глубь своей души, мятущейся, ищущей, неудовлетворенной. Теперь по петербургским улицам в раздумьи шагал достигший зрелости человек. Он нашел смысл и цель существования, прошлое открылось перед ним, жизненный путь казался прямым, как убегающая вдаль лента столичного проспекта, но тоска, смутная, неизжитая тоска юных дней поднималась со дна души в зыбкой полумгле белой ночи ...

Предаваться воспоминаниям мешали встречи с людьми. Месяц пребывания в столице прошел в беседах и спорах с новыми и старыми знакомыми. Приезжий приглядывался к вышедшему на арену за время его отсутствия поколению журналистов и общественных деятелей. Бросалась в глаза разница между Петербургом и Одессой: в столице выше был интеллектуальный уровень, шире горизонты; но писатель с грустью констатировал, что местным деятелям не хватало наивного энтузиазма одесситов. Редко встречал он в литературной среде сочувствие своим взглядам. Главный редактор "Восхода" Л. Сев, человек с большим философским образованием, решительно отвергал национальную программу и в школьном деле и в других областях культурной жизни. Его идеалом, сложившимся под влиянием Германа Когена, был идейный синкретизм, органическое слияние элементов русской и еврейской культуры. Другие члены редакционного коллектива были более национально настроены, но общее отношение их к идеологии (116) "Писем" можно было бы охарактеризовать, как "дружеский нейтралитет". Дав возможность участнику одесского "культур-кампфа" развить свою концепцию, редакция отказалась высказаться по поводу кампании за национальное воспитание. Статья, писавшаяся в огне редакционных споров (Восход, 1902, № 3-6), отличалась горячностью тона. "Отныне - писал С. Дубнов - национальное воспитание является боевым паролем; это - ш и б о л е т, по которому можно отличить направление данной группы. Ни один народ в мире ... не может указать на такой чудовищный пример, чтобы... интеллигенция противопоставляла общечеловеческое своему национальному". Людям, выражавшим недовольство по поводу термина "национальная интеллигенция", он возражал: "пока существует ассимиляция, должна существовать национализация".

Несмотря на принципиальные разногласия, между писателем и руководителями "Восхода" установились дружеские отношения. Редакция приняла решение печатать в приложении к журналу трехтомную "Историю" в новой обработке. Избавление от издательских хлопот и пререканий с цензорами было большим облегчением для автора "Истории"; но он понимал, что живя на далеком юге, трудно следить за печатанием большого труда в Петербурге. Старая тяга к северу снова ожила в его душе. С планами литературными

совпадали семейные: дочери, кончавшие гимназию, мечтали о столичном университете. Однако, возобновлять унизительные хлопоты о праве жительства писателю не хотелось; он стал подумывать о переселении в близкую к столице Вильну. Одесские общественные распри сильно его утомили; всё чаще приходила в голову мысль, что в новой обстановке легче будет посвятить себя целиком научной работе. Действительность рассеяла эти иллюзии: именно в "литовском Иерусалиме" пришлось С. Дубнову пережить бурную пору революции.

Вернувшись в Одессу, писатель окунулся в привычную атмосферу. Квартира в тихом приморском переулке в приемные часы осаждалась посетителями, жаждавшими побеседовать на темы, затронутые в недавних публицистических статьях. Неожиданным гостем оказался бойкий незнакомец, назвавший себя Ю. Волиным и заявивший, что является представителем возникшей в Минске (117) "еврейской независимой рабочей партии" (название это звучало иронией: "независимцы" находились в полной зависимости от известного шефа охраны Зубатова, пытавшегося при их помощи разложить растущее рабочее движение). Волин пытался в Одессе завязать сношения с Комитетом Национализации, но потерпел фиаско: узнав об истинном характере его деятельности, Комитет категорически отказался иметь с ним дело. Расчеты на помощь со стороны С. Дубнова свидетельствовали о крайней политической наивности: еще не подозревая закулисных связей своего гостя, писатель решительно отверг программу, отдающую экономической борьбе предпочтение перед политической.

Очередное "Письмо" (Восход, 1902, кн. 11-12) называлось "О растерянной интеллигенции" и было ответом на недавно напечатанные пространные рассуждения о национальном вопросе одного из заправил одесской еврейской общественности М. Моргулиса. Противник С. Дубнова между прочим напомнил ему о "грехах юности" статьях периода бунтарского свободомыслия. Писатель ответил цитатой из Виктора Гюго: "Горизонт стал иным, маркиз, но не душа. Ничто не изменилось внутри, но всё вокруг меня. Глаза остались те же, но они видят другое небо".

Интенсивная работа над "Историей" заполнила последнюю проведенную в Одессе зиму. Писатель почувствовал большое удовлетворение, когда этюд "Что такое еврейская история" появился в Америке в переводе Генриетты Шолд (Jewish History. An Essay in the Philosophy of History. Philadelphia). Но сразу нахлынули горькие мысли: давно уже порывался он переработать и издать в виде брошюры статью, в которую вложено было столько душевного пыла, но этого до сих пор не удалось сделать. Ждали своей очереди и другие давно задуманные работы. В марте 1903 г. в дневнике появляются грустные строки: "Силы уходят, жизнь уходит, всё чаще считаешь, сколько еще осталось жить. Десятками лет откладываются крупнейшие работы ..."

С наступлением весны С. Дубнов стал собираться в Вильну, чтобы подготовить переселение. Но неожиданно все личные планы отодвинула в тень весть о кровавом кишиневском погроме.

7-го апреля 1903 г. в клубе "Беседа" собралась большая аудитория послушать молодого сионистского деятеля В. Жаботинского. Талантливый журналист, недавно ставший рьяным (118) приверженцем Герцля, в своей речи изображал еврейство диаспоры в виде народа-призрака, который бродит по распутьям мира, внушая окружающим страх и антипатию; эти чувства исчезнут - утверждал оратор - лишь тогда, когда евреи станут нормальной территориальной нацией. С тяжелым чувством слушал С. Дубнов звучавшие с трибуны пламенные тирады. Ему думалось: много ли нужно, чтобы внушить колеблющейся еврейской интеллигенции страх перед собственной национальной тенью? В перерыве он одиноко шагал по широкому фойе, как вдруг внимание его привлекли возбужденные голоса и горький плач: беглецы из близкого Кишинева, спасшиеся от резни, принесли весть о только что пережитых ужасах.

Вскоре выяснилась страшная правда: в течение трех дней в городе свирепствовал жестокий погром на глазах полиции, а кое-где и при ее участии. Резня была инспирирована сверху и осуществлена подонками населения. Подробности, передававшиеся очевидцами, леденили кровь. Кишиневская трагедия на время оттеснила на задний план все проблемы еврейской общественности. Когда люди пришли в себя, возникла потребность реагировать на совершившееся. Прежде всего казалось необходимым оповестить миру правду об ужасах погрома. С. Дубнов предложил создать информационное бюро, которое занялось бы собиранием материала и оглашением его заграницей. План этот встретил всеобщее сочувствие; в Кишинев командирован был Бялик. Плодом его поездки явился не только обильный фактический материал, в течение короткого времени обработанный С. Дубновым и отправленный заграницу, но и потрясающие образы знаменитой поэмы, напоенной гневом, болью, жгучим стыдом.