Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Шрифт:
Тем временем там происходила любопытная сцена. В квартиру вторглась банда, похоже, из СА, и двое или трое из них ворвались в гостиную. Миссис Фрейд, оказавшись в такой критической ситуации, реагировала на данное вторжение исключительным самообладанием. Самым любезным образом она пригласила часового, стоящего у двери, садиться; как она сказала мне впоследствии, для нее было неприятно видеть, как незнакомый ей человек стоит в ее доме. Это вызвало у них некоторое замешательство, которое усилилось следующим ее поступком. Принеся деньги на ведение домашнего хозяйства, она положила их на стол со словами, столь свойственными ей за обеденным столом: «Господа, не хотите ли вы помочь себе сами?» Затем Анна Фрейд сопроводила их к сейфу, стоящему в другой комнате, и открыла его. Все награбленное составило около 6000 австрийских шиллингов (примерно 300 фунтов). Они обсуждали перспективы продолжения своих мелких грабежей, когда в дверях появилась болезненная и изможденная фигура. Это был Фрейд, которого потревожил шум. Он умел так хмуриться со сверкающими от ярости глазами, что ему мог бы позавидовать любой пророк Ветхого Завета, а эффект, производимый
Сразу же после того, как я пришел в его дом, мы сердечно поговорили с Фрейдом. Как я и опасался, он намеревался остаться в Вене. На первый мой довод о том, что он не один в мире и что его жизнь дорога многим людям, он со вздохом ответил: «Один. Да если бы я только был один, я бы давно уже покончил счеты с жизнью». Но ему пришлось согласиться с силой моих аргументов, и после этого он стал говорить, что чересчур слаб, чтобы путешествовать куда бы то ни было; он даже не сможет влезть в купе, если придется ехать континентальными поездами. Когда с такой его отговоркой не согласились, он указал на тот факт, что ни одна страна не разрешит ему в ней поселиться. Этот аргумент действительно являлся довольно весомым; в наши дни людям почти невозможно себе представить, сколь ужасно негостеприимной была любая страна для предполагаемых эмигрантов, настолько сильно ощущалась безработица. Франция была единственной страной, которая предоставляла иностранцам всевозможные свободы, но с тем условием, что они не будут зарабатывать в ней себе на жизнь; таким образом, если они этого пожелают, их приглашали во Францию голодать. Я мог лишь попросить Фрейда позволить мне по моем возвращении в Англию попытаться узнать, не может ли быть сделано для него исключение. Тогда он высказал последнюю причину. Он не может покинуть свою родину, ибо это будет похоже на оставление солдатом своего поста. Я успешно преодолел такое его отношение, проведя аналогию с Лайтоллером, помощником капитана «Титаника», который так и не покинул свой корабль, но которого покинул сам корабль; таким образом, я добился окончательного согласия Фрейда на отъезд.
Это была первая преграда и, вероятно, самая тяжелая. Относительно второго затруднения, а именно получения разрешения жить в Англии, я не испытывал большой озабоченности, и, как показали события, справедливо. Относительно третьего затруднения — убедить нацистов отпустить Фрейда — я не мог ничего сделать, но у великих людей часто больше друзей, даже занимающих высокие посты, чем известно им самим. У. С. Буллит, который в то время являлся американским послом во Франции, был личным другом президента Рузвельта, и он немедленно связался с ним, прося его вмешаться. Президенту Соединенных Штатов, занимающему такое ответственное положение в мире, требовалось дважды подумать, прежде чем вмешиваться во внутренние дела другой страны, но Рузвельт поручил своему государственному секретарю послать инструкции американскому поверенному в делах в Вене господину Уайли сделать все возможное относительно решения этого вопроса, что Уайли в пределах своих возможностей добросовестно сделал. В Париже Буллит зашел к графу фон Велцеку, германскому послу во Франции, и совершенно недвусмысленно дал ему понять, какой всемирный скандал возникнет, если нацисты станут плохо обращаться с Фрейдом. Велцека, который был культурным и образованным человеком, не нужно было убеждать, и он сразу же предпринял шаги, чтобы довести этот вопрос до сведения самых высоких нацистских чинов. Эдоардо Вейсс, который в то время находился в тесном контакте с дуче, рассказывает, что Муссолини также выразил подобное суждение, либо непосредственно Гитлеру, либо его послу в Вене. Это был тот момент, когда Гитлер ощущал искреннюю благодарность к Муссолини за ту свободу действий, которую он получил при захвате Австрии.
Так что, находясь меж двух огней, нацисты не осмеливались отказать Фрейду в выдаче выездной визы, хотя они были полны решимости вначале урвать для себя свою долю добычи.
Те немногие дни, что я мог провести в Вене, были насыщены до предела. Мюллер-Брауншвейг в сопровождении нацистского комиссара прибыл в Вену из Берлина с целью ликвидации там психоаналитического общества. Однако еще ранее, 13 марта, было проведено собрание членов правления Венского общества, на котором было принято решение, что каждый, кто может уехать, должен покинуть страну и что местонахождением этого общества будет любое место, которое определит Фрейд. Фрейд заметил на этот счет: «После разрушения Титом храма в Иерусалиме раввин Иоханан бен Саккай попросил разрешения открыть в Ябне школу для изучения Торы. Мы собираемся сделать то же самое. В конце концов, мы знакомы с преследованием по нашей истории, традиции, а некоторые из нас и по личному опыту, — со смехом добавил он, указывая на Рихарда Штербу, — за одним исключением». Штерба, однако, решил разделить судьбу своих еврейских коллег и уехал в Швейцарию два дня спустя; он непреклонно отказался от льстивых предложений германских аналитиков возвратиться в Австрию и стать директором Венского института и клиники. Так что немцам нечего было урвать себе, и им пришлось довольствоваться захватом библиотеки Венского общества, не говоря уже о захвате ими всего имущества «Verlag»
17 марта Мари Бонапарт прибыла из Парижа, и мне теперь было легче покидать Вену для выполнения неотложной задачи получения разрешений на въезд в Англию. Министром внутренних дел Англии в это время был сэр Сэмюэл Хор, с которым я был поверхностно знаком по принадлежности к одному и тому же частному
Затем наступил черед Министерства внутренних дел. К моему огромному облегчению, но не к моему удивлению, сэр Сэмюэл Хор без какого-либо колебания проявил присущие ему филантропические свойства и дал мне карт-бланш заполнить документы с разрешением на въезд, включая разрешение на работу, для Фрейда, его семьи, его слуг, его личных врачей и определенного количества его учеников с их семьями.
Оставалось еще более трудное дело — получить от нацистов разрешение на выезд. Последовали почти три месяца напряженного ожидания, несомненно, еще более напряженного для тех, кто ожидал этого разрешения в Вене. Фрейд нанял в адвокаты своего друга д-ра Индру, который сделал все возможное. По счастью, немецкий комиссар, д-р Зауэрвальд, яростный антисемит, назначенный нацистами наблюдать за приготовлениями, включая сложные финансовые вопросы, также оказался полезным, и по одной любопытной причине. Ранее он изучал химию в университете под руководством профессора Херцига, одного из старых еврейских друзей Фрейда, и проникся к нему огромным уважением и любовью. И эту любовь, как он говорил, он теперь перенес на Фрейда. Хотя Зауэрвальд знал, что Фрейд хранит деньги за границей, он с огромным риском для себя скрывал этот факт до тех пор, пока Фрейд не выехал из страны, а его вещи были высланы в его адрес, после чего Фрейд мог спокойно отказать нацистам в их просьбе вернуть им эти деньги.
Мари Бонапарт и Анна Фрейд просмотрели все бумаги и переписку Фрейда и сожгли те из них, которые нашли не стоящими того, чтобы брать их с собой в Лондон. Прежде чем они получат необходимую для отъезда Unbedenklichkeitserklarung [189] (!), нацистские власти требовали выплат огромных сумм денег под воображаемым предлогом налога с доходов, Reichsfluchtsteuer [190] и так далее, заплатить которые было не по карману Фрейду. Но они угрожали в противном случае конфисковать библиотеку и коллекцию Фрейда. Поэтому Мари Бонапарт ссудила некоторую сумму австрийских шиллингов для этой цели.
189
Справка о благонадежности (нем.) — Прим. перев.
190
* Налог на беженцев.
Инквизиция проводилась очень тщательно. Когда, например, нацисты обнаружили, что Мартин Фрейд безопасности ради содержал склад для хранения тиража «Собрания сочинений» в нейтральной стране, Швейцарии, они настояли на том, чтобы Мартин и его отец написали предписания, чтобы все его содержимое было перевезено назад в Вену, где эти книги, более или менее церемониально, сожгли. Конечно, счет Фрейда в банке был конфискован.
Американский поверенный в делах господин Уайли зорко наблюдал за всем происходящим. Он позвонил Фрейду в тот самый вечер, когда нацисты впервые вторглись к нему в дом, что мы описали выше, а когда была арестована Анна Фрейд, он вмешался по телефону, и небезуспешно. Один из сотрудников Американской лиги сопровождал Фрейда на его пути от Вены до Парижа. Мы не знаем, была ли такая поездка случайной или официальной, но он сделал все, что мог, чтобы обеспечить Фрейду комфорт во время этой поездки.
Мартина Фрейда часто вызывали в гестапо для расспросов, но его никогда не задерживали там на ночь. Более серьезным был тот страшный день, когда гестапо арестовало Анну Фрейд и продержало ее там целый день. Это явно был самый черный день в жизни Фрейда. Одна мысль о том, что самый дорогой для него человек на свете, от которого также он столь сильно зависел, может находиться под угрозой пыток и депортации в концентрационный лагерь, что столь часто случалось, была почти непереносимой. Фрейд провел целый день, шагая взад и вперед по комнате и выкуривая огромное количество сигар, чтобы заглушить свои эмоции. Когда она возвратилась в семь часов вечера того дня, он более не мог их сдерживать. Однако в его дневнике за этот день, 22 марта, есть лишь одна лаконичная запись: «Anna bei Gestapo».
За эти годы между отцом и дочерью установились особо близкие отношения. Оба испытывали крайнее отвращение ко всему, напоминающему сентиментальность, и были в равной степени сдержанны в проявлении любви. Между ними царили глубокое молчаливое понимание и симпатия. Это взаимное понимание, по-видимому, было громадным, между ними существовала почти телепатическая молчаливая коммуникация, когда глубочайшие чувства и мысли могли быть переданы едва заметным жестом. Преданность дочери была столь же абсолютной, как и понимание этой преданности со стороны отца и та благодарность, которую она рождала.