Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
— Сгорел, — повторила мама, — что же теперь делать?
— Сгорел вертеп проклятый! — чужим голосом, улыбаясь, вымолвил я. Мама с ужасом посмотрела на меня и даже отпустила руку.
— Откуда ты такие слова знаешь: «вертеп»? Что это такое, где ты слышал это слово?
Мама забежала во двор и о чем-то поговорила с бродившими там людьми, видимо работниками детского сада.
— Пожар начался поздно вечером от короткого замыкания. Спавших детей успели вывести, так что никто не погиб!
А ведь кое-кого не мешало бы и поджарить: не так, чтобы досмерти, а так, чтобы для науки! — подумал я про себя.
Начальная школа и любовь
Мне
Меня отводили в школу и приводили обратно. Самому переходить улицы не позволяли. Еще бы — по этим улицам курсировали с частотой в полчаса раз трамваи и троллейбусы, а также иногда проезжала такая экзотика, как танк, автомобиль или фаэтон. Иногда мама или бабушка запаздывали брать меня. Тогда я медленно, крадучись шел по направлению к дому, иногда доходя до самих дворовых ворот, и как только видел спешащую ко мне маму или бабушку, стремглав бросался бежать назад к школе, не разбирая ни переходов, ни проходящих по улицам трамваев, троллейбусов и танков.
Когда меня уличили в этом, то провожать и встречать перестали. Никаких ярких впечатлений от первых классов школы у меня не осталось. Школа была старая еще дореволюционной постройки с печным отоплением и, слава Богу, с раздельными кабинетами в туалете. Матом тогда еще в младших классах не ругались и сильно не дрались. Поэтому товарищи ко мне относились терпимо.
Моего дедушку Александра, которого я называл «дедушка Шура» (между прочим, великорусского шовиниста, графа в прошлом), просто умилял контингент нашего класса. Вообще мой дедушка был большим специалистом в национальном вопросе. Он считал, например, что все грузины — «шарманщики и карманщики». Опыт жизни, видимо, научил его этому. Про армян он говорил, что «их сюда привезли в корзинах». Когда-то давно, рассказывал он, армян свозили из горных армянских селений на строительство Тбилиси как «гастарбайтеров». Причем привозили на лошадях в больших корзинах — лошади были этими корзинами навьючены. Почему-то это считалось обидным. А что, их должны были вывозить из нищих горных селений золотыми каретами? Евреев дедушка вообще всерьез не воспринимал. Даже самый богатый еврей был для него просто «бедный еврейчик». Видимо, это было ошибкой, и не только моего дедушки!
— А ну, назови всех евреев в классе! — приказывал мне дедушка Шура. И я начинал перечислять:
— Амосович, Симхович, Лойцкер, Мовшович, Фишер, Пейсис … — и так фамилий десять-двенадцать.
Дедушка кайфовал:
— Мовшович, Фишер, — подумать только! — Пейсис, — какая прелесть, — Пейсис, — ведь нарочно не придумаешь!
— А ну, назови всех армян в классе! — теперь приказывал он.
— Авакян, Джангарян, Погосян, Минасян, Похсранян …
— Хватит, хватит, — стонал дедушка, — Похсранян — это шедевр! «Пох», — это по-армянски — «деньги», а «сранян» — что это? Неужели «Похсранян» — переводится как «Деньгокаков»? Ха, ха, ха, — какая прелесть! — умилялся дедушка. — Послушай, Нурик, ну а русские в классе есть?
— Есть, один только — Русанов Шурик — отличник!
— Хорошо,
— Грузия все-таки!
— Есть, двое — Гулиа и Гулиашвили!
Дедушка хохотал до слез, — ничего себе ассортимент — Герц и Герцензон! Ха, ха, ха!
Дело в том, что по иронии судьбы, у нас в классе были именно две фамилии с одинаковыми грузинскими корнями — Гулиа (что по-грузински переводилось как просто «сердце») и Гулиашвили («сын сердца»). Дедушка, как полиглот и настоящий аристократ, кроме русского говорил еще по-немецки и по-французски, а также знал местные языки — грузинский и армянский, он перевел эти фамилии на немецкий лад. Получилось очень складно, ну просто как название фирмы: «Герц и Герцензон». Я — это Герц (сердце), а Герцензон (сын сердца) — Гулиашвили.
Но не во всех школах Тбилиси был такой контингент. В элитных районах (проспект Руставели, площадь Берия и т. д.) в классе могли быть одни грузинские фамилии. А наш район был армяно-еврейским, вот и фамилии соответствующие.
Но затем, к сожалению, меня перевели в 14-ую школу, где доминировал почти чисто армянский контингент, жидко разбавленный грузинским. Еврея уже не было ни одного. Вот в этой-то школе, начиная класса с пятого, и начались мои неприятности, аналогичные тем, что были в детском саду. Туалеты в этой школе были кавказские или азиатские; ученики дрались и ругались скверными словами.
Я, уже в зрелые годы, встречался, кроме русского, с другими языками: английским, немецким, грузинским, армянским и идиш. Так вот, на английском и немецком языках матерные ругательства безобидны. По-немецки даже мужской член называется безобидно: «шванц» — «хвост», «хвостик». Когда будет необходимо, я буду пользоваться таким безобидным термином. По-русски же соответствующий термин восходит к словам «хвоя», «хвоинка» — как-то уж очень убого и малогабаритно! Правда, существует легенда о том, что когда император Александр Второй в детстве прочел на заборе выражение из трех букв и спросил своего воспитателя поэта Василия Андреевича Жуковского что это означает, тот, нимало не смутившись, ответил:
— Ваше величество, это повелительное наклонение от слова «ховать», то есть «прятать»!
Конечно же, «неприличные» вещи нужно прятать — вот вам и другое толкование происхождения обсуждаемого термина.
На идиш ругательства выглядят как-то комично, но может, я далеко не все знаю. Например, глупому человеку говорят: «У тебя «хвостик» на лбу лежит», или «твой лоб и мой «хвостик» — два приятеля». Забавно и не очень обидно, не правда ли?
Ругательства на грузинском языке, пожалуй, по обидности могут быть сравнимы с русскими, то есть обиднее, чем на предыдущих языках. Но я не слышал более обидных и грязных ругательств, чем на армянском языке. Тут часто присутствуют в одной фразе и онанизм, и орально-генитально-анальный секс, и даже жир с заднего места матери обругиваемого персонажа. Ужас! После армянских ругательств, как сказал бы незабвенный Фрунзик Мкртычян: «Даже кушать не хочется!»
Разумеется, я не мог поддерживать разговоры моих армянских товарищей, выдержанных в подобных тонах; в туалеты, которые мне предоставляла 14-я школа, я ходить тоже не мог; не мог и адекватно отвечать на зуботычины и пощечины одноклассников. И постепенно начались мои, уже несколько забытые с детского сада, терзания. Меня называли бабой, гермафродитом, засранцем; плевали, писали и даже онанировали мне в портфель, пока я выходил из класса на перемену; не опасаясь возмездия, отвешивали пощечины. Одним словом, «опускали» как могли. Когда кончались уроки, я стремглав убегал домой, так как брюки мои или были мокрыми, или готовы были стать таковыми. Азиатские туалеты, увы, мне были недоступны!