Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
С тех пор я побаиваюсь приближать к себе евреев. Может быть зря, они умны, старательны и талантливы, но получить столько рубцов на сердце, поневоле на воду задуешь! От нашего брата — русского тоже можно получить по морде, но по-глупости, по-пьянке, по-расчету, наконец, но не по такому тонкому, дьявольскому расчету, не с такой милой миной, и не так смертельно больно.
И еще — когда их мало — все в порядке. Раньше, при Брежневе, были какие-то квоты. Ну, нельзя, чтобы в ВУЗе и ректор и все зав. кафедрами были евреи. Такое положение было в Тольяттинском политехническом институте, где я работал в 1968-71 годах. Все они порознь были прекрасные люди, умные и добрые. Но вместе — глухая оборона,
Мне все это напоминает положение, если бы в спорте устранили весовые категории. Тогда евреи — это были бы тяжеловесы, а другие, русские, в частности, — легковесы. Ну, что ты поднимешь против тяжеловеса, даже будучи гораздо техничнее и умнее его!
Что же делать? — озабочено спросил я профессора, — вы умный, может, подскажете, что делать? Устраивать погромы, устанавливать квоты, призвать на помощь фашистов?
Нет у меня ответа, — подумав, вымолвил Гулиа, по крайней мере, своего ответа. Лучшее, что приходит в голову, это то, что в свое время задумал великий гений (после Сталина, конечно!) — Александр Македонский. А задумал он породнить все нации мира, чтобы не было национальных противоречий и войн. Но ничего из этого тогда не вышло.
Сейчас же нам, русским, надо бы, используя все свое обаяние, пережениться с еврейками. Чтобы по фамилии был не Абрамович, а Иванов, а по деловым качествам — Абрамович! Сколько таких сейчас в элите — не счесть. Мог бы назвать самых видных, но не буду. — Да, да — и детей юристов в том числе!
— подтвердил Гулиа, заметив мой порыв. И фамилии русские, и в православные церкви ходят, и лицом симпатичные — темноволосые, курчавые такие, и спортом занимаются. Но самое главное — считают себя русскими, хотя матери, а у кого-то и отцы евреи, да еще те …
Вот выход из положения, вот решение еврейского вопроса, по крайней мере, в России. Итак — породнимся с евреями, но потомство дадим русское. С еврейским умом и хитростью, но с нашими благородством, духовностью, да и фамилиями!
Нет, за это надо выпить — это же гениальное решение! — и Гулиа наполнил бокалы.
Глава 1. Детство, отрочество, юность
Я долго думал о том, в какой форме мне дальше описывать жизнь моего героя. То ли делать это в третьем лице — способ, к которому обычно и прибегают, то ли дать герою самому рассказать о себе, а потом просто собрать и соединить воедино его рассказы. Я попробовал писать и так, и этак. И окончательно склонился к тому, чтобы дать рассказчику своими словами и словечками, байками, со свойственным ему колоритом, самому рассказать о себе. Во-первых, пусть потом мой герой попробует заявить, что о нем что-то не так сказано. Сам все своими словами сказал о себе — я только собрал материал! Во-вторых, в третьем лице поневоле будешь щадить своего героя (уважаемого человека!) и не напишешь всей голой и горькой правды, которую можно узнать только от самого героя. Так пусть он сам и отвечает за свои слова!
Ну, а там, где без этого нельзя будет обойтись, я буду вмешиваться в рассказ героя и вносить соответствующие комментарии.
Итак, предоставим слово нашему герою…
«Рождение человека» и до того
Оказывается, я помню себя и мир вокруг меня еще до моего рождения. Лев Толстой был уникален тем, что помнил свое рождение, и этим мало кто другой
Как-то лет в пять, только проснувшись утром, я вдруг спросил у мамы:
— А где находится кино «Аполло»?
Мама удивленно посмотрела на меня и ответила, что так раньше назывался кинотеатр «Октябрь», что на Плехановском проспекте, это ближайший к нашему дому кинотеатр. Но так он назывался еще до войны. Я продолжал:
А помнишь, мама, кино, где человек застрял в машине, и его кормили через вареную курицу, как через воронку? Наливали, кажется, суп или вино. Было очень смешно … Это мы с тобой видели в кино «Аполло».
Мама ответила, что это мои фантазии, потому что, во-первых, я никогда в кинотеатре «Аполло» или «Октябре» по-новому, не был (меня водили иногда только в детский кинотеатр, тоже поблизости), а во-вторых, это я рассказываю о фильме Чарли Чаплина, который могли показывать только до войны.
Я, не обращая внимания на слова мамы, продолжал:
— Вдруг кино прекратилось, раздался свист, крики, и зажегся свет. Все стали смеяться, потому, что мужчины сидели голые, без рубашек и маек. Было очень жарко и они разделись … Ты сидела в белой шелковой кофте. С одной стороны от тебя сидел папа, а с другой — дядя Хорен, оба были без маек и хохотали …
Мама с ужасом посмотрела на меня и спросила:
— А где же сидел ты? Если ты видел это все, то где же был ты сам?
Не знаю, — подумав немного, ответил я, — я видел вас спереди. Вы сидели на балконе в первом ряду. Может, я стоял у барьера и смотрел на вас?
Мама замотала головой и испуганно заговорила:
— Да, действительно, такой случай был, я помню его. Но это было до твоего рождения, летом 1939 года. Отец ушел в армию в начале 1940 года, и ты его не мог видеть в кинотеатре. Я бы не понесла младенца в кинотеатр, да и была уже зима — никто не стал бы раздеваться от жары. А я точно помню, что была беременной, и твой отец повел меня в кино на Чарли Чаплина. А был ли там дядя Хорен, я не помню. Но сидели мы точно на балконе в первом ряду. Но как ты мог знать о балконе в кинотеатре «Октябрь» и о барьере на нем, если ты там не был? — И, желая проверить меня, мама спросила:
— А как выглядел дядя Хорен, ведь ты его никогда не видел? Отца ты хоть по фотографиям можешь помнить, а дядю Хорена — нет.
Дядя Хорен был очень худым, у него были короткие седые волосы, а на груди что-то нарисовано чернилами.
Мама от испуга аж привстала.
— Да, Хорен был именно таким, а на груди у него была наколка в виде большого орла … Нурик, ты меня пугаешь, этого быть не может. Наверное, кто-то рассказал тебе об этом случае, — пыталась спасти положение мама.
Ты мне рассказывала об этом?
Нет, зачем бы я тебе стала рассказывать это? Да я и не помню, был ли Хорен там. С другой стороны, ни отец, ни Хорен тебе не смогли бы этого рассказать, так как они ушли на войну. А про наколку Хорена — особенно! — и мама чуть ни плача, добавила: — Нурик, перестань об этом говорить, мне страшно! Я замолчал и больше не возвращался к этой теме. И мама тоже.
Рождения своего я не помню, а про него ведь рассказывали пикантные подробности.
Дело в том, что большевики или коммунисты, точно не знаю, кто из них, «уплотнили» нас и поселили в одной из комнат нашей квартиры семью Грицко Харченко, веселого хохла, кажется военного, и его жену — тетю Тату — акушерку. Вот эта-то тетя Тата и принимала роды у мамы в родильном отделении железнодорожной больницы.