Жизнь Исуса Христа

Фаррар Фредерик Вильям

Такие грустные слова своею торжественностью привели учеников в смятение и ужас. Где Господи? спрашивали они в испуге. Но на этот вопрос о месте мог быть точно такой же ответ, как и о времени. Приход царства Божия не подчиняется ни географическим, ни хронологическим условиям. Где труп, отвечал Он, там соберутся и орлы. Мистический Армагеддон не такое место, чтобы обозначить его длину и ширину. Где существует личная слабость, где есть общественная порча, где есть глубокое народное развращение: туда издалека направят свой полет и орлы, совершители Божеского отмщения; туда с концов земли стекутся лютые народы, для разбоя и истребления. Ближе всего сказанное выражение Иисуса объясняемся книгою Иова: птенцы его пьют кровь, и где труп там и он [499] , а также сопоставлением этих выражений с упомянутым во Второзаконии: пошлет на тебя Господь народ издалека от края земли, как орел налитит народ [500] . Но яснее всего значение этих слов видно из Апокалипсиса [501] : Иерусалим, нет! весь народ еврейский падет быстро от внутреннего разложения и уже шум от мстительных крыльев слышится в воздухе. Когда целый мир поражен будет окончательно,

тогда умолкнет и шум от этих состаившихся орлов.

499

Иов. 34, 30.

500

Второзак. 28, 49.

501

Апокал. 19, 17- 21

Не служит ли всемирная история обширным толкованием на это великое предсказание? При разрешении судеб народов и поколений, не возвращался ли Иисус постоянно для освобождения или осуждения?

ГЛАВА XLV

Праздник обновления храма

Нигде, по всей вероятности, не проводил Иисус время покойнее и счастливее, как в тихом вифанском семействе, которое, по словам св. евангелиста Иоанна, Он любил. Семейство это, насколько нам известно, состояло только из двух сестер: Марфы и Марии и брата их Лазаря. Что Марфа была вдова, что мужем ее был Симон прокаженный, что Лазарь есть одно и то же лицо с кротким и святым раввином этого имени, упоминаемым в Талмуде, — все это догадки, которые могут быть и не быть справедливы: но из Евангелия очевидно, что семейство это было зажиточное, довольно почтенное, пользовалось общим вниманием граждан не только в маленьком поселении Вифании, но даже и в Иерусалиме. Небольшой, расположенный среди мирной нагорной страны близ Иерусалима, скрытый вершиною Елеонской горы, уединенный дом с его хозяевами, не то чтобы вполне преданными миру, но и не вполне от него отрешившимися, имел для души Иисусовй особую прелесть, тем более что хозяева-друзья всегда с любовью и почтением предоставляли свое святое и счастливое жилище в полное Его распоряжение. Здесь мы находим Его накануне праздника обновления храма [502] , которым заключилось Его торжественное путешествие, предназначенное для полного и окончательного провозглашения пришествия Его царства.

502

Лук. 10, 38–42.

Очень натурально, что с приходом такого гостя в маленьком домике стало заметно особое оживление. Марфа, деятельная, усердная, страстная хозяйка, суетилась и хлопотала с необыкновенною поспешностью, чтобы приготовить все для угощения. Сестра ее Мария тоже заботилась о приличном приеме. Но понятия двух сестер о должном к Иисусу почтении были совершенно различны. Зная, что сестра ее была рада сделать все, что нужно для материального удобства высокого гостя, Мария, в глубоком смирении села у ног Иисуса и слушала слова Его.

Нельзя порицать Марию, потому что сестра ее видимо радовалась избранной ею самой доле выполнить по возможности лучше требования гостеприимства и могла, без всякой сторонней помощи, сделать все необходимое. Ошибка ее состояла в том, что она не уравновесила внешней деятельности с внутренним покоем. Трудясь и замышляя послужить Иисусу, ока нарушила свой душевный покой, позволив себе глядеть с некоторого рода завистью на сестру, которая сидела спокойно, «без всякого дела», как думалось ей, у ног их великого Посетителя и возложила на нес все заботы. Если б она дала себе срок обдумать, то конечно поняла бы, что в удалении Мариином от хозяйственных распоряжений было больше уважения, чем себялюбия: но быть справедливым и благородно мыслящим в отношении других если не невозможно, то всегда трудно, в особенности когда примешается какая-нибудь мелочь, вроде жалкой зависти. Таким образом, вместо того, чтобы кротко попросить свою сестру помочь ей, если помощь оказывалась действительно нужною, на что Мария отозвалась бы немедленно, Марфа, в первом припадке оскорбления, стала с нетерпением и не совсем почтительно торопить ее, спрашивая Иисуса: действительно ли Он позволил сестре ее сидеть, сложа руки, оставляя ее одну делать все нужное? Неужели Он не велел Марии идти и помочь ей?

Для несовершенства человеческого, которое домогается различить доброе, великое и истинное, но, при всем желании достичь этого, нередко ошибается, свойственно быть строгим в своих суждениях относительно недостатков в других. Но божественная, высочайшая душа, которая вполне постигает меру совершенства человека, принимает эти недостатки с большим спокойствием и кротостью, вследствие более широкого, любвеобильного взгляда на эти небольшие слабости и уклонения, которые приходится видеть ежедневно. Таким образом, ответ Иисуса, хотя и был упреком, но до бесконечности тонким и кротким, который мог заставить опамятоваться, но не огорчить бедное верующее сердце хлопотливой и любящей женщины. Марфа, Марфа, сказал Он с милостивою и снисходительною, думаем мы, улыбкою, осветившею Его лицо, ты заботишься и суетишься о м югом, а одно только нужно. Мария же избрала благую честь, которая не отнимется у ней. Этим выражением Иисус никогда не думал порицать дел, предпринятых ради служения Ему, но только дух заботы и суеты, лишение покоя и отдохновения, выражение излишнего гостеприимства, а наиболее всего стремление в христианах, настолько же озабоченных, как Марфа, но не имеющих святого упования и душевной тишины Марии.

Очень вероятно, что Иисус во время посещения Иерусалима, имел кров в Вифании, откуда короткий и приятный путь через Елеонскую гору приводил Его к храму. Была зима, и в Иерусалиме справлялся праздник обновления храма (Ханнуккаг). Это было 25 число Кислева, совпадавшее в том году, по исчислению Визлера, с 20 декабря. Поводом учреждения его было очищение храма при Иуде Маккавейском в 164 г. до Р.Х., через шесть с половиною лет после страшного осквернения его Антиохом Епифаном [503] . Подобно Пасхе и празднику Кущей, этот праздник продолжался восемь дней и проводился в большой радости [504] . Входные двери храма украшались золотыми венками и щитами. Кроме греческого имени Энкений, праздник этот носил название «Светы» и одною из принадлежностей празднества была общая иллюминация в честь легендарного чуда, заключавшегося в постоянном прибавлении в течение осьми дней священного масла, которое найдено было Иудой Маккавейским в кувшине, запечатанном печатью первосвященника. Присутствие Спасителя на таком празднике освящает право каждой церкви установлять свои обряды и церемонии и доказывает, что Он с одобрением смотрел на радостный энтузиазм народного патриотизма.

503

Маккав. 6, 52–59 и 2 Мак. 10. 1–8.

504

Jos. Antt. xii, 7, nap. 7; Derenbourg Hist. Pales. 62.

Восточный портик храма тогда еще удерживал название портика Соломонова [505] ,

потому что был воздвигнут из материалов, которые составляли часть древнего храма. Здесь под высокой колонадой, покрытой для праздника блестящими трофеями, Иисус ходил один спокойно и, по-видимому, без спутников, обращая, может быть, взор свой по временам через долину Кедронскую на белеющие гробницы пророков, которых избили иудеи, и восхищаясь таким зимним солнечным светом, — когда, хотя и не сверх ожидания, фарисейская партия и её предводители внезапно окружили Его и начали свои допросы [506] . Может быть, место, где Он ходил, вызывавшее память о древней славе; может быть, воспоминание о радостном празднике, который праздновался в годовщину блестящего освобождения, совершенного горстью храбрых людей, ниспровергших громадную тиранию, внушали им горькие жалобы; но они начали с того, что сказали Ему: долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо. Скажи нам здесь, в портике Соломоновом; скажи нам теперь, когда вид этих щитов и золотых венков, мелодия цитр и кимвалов напоминает славу Иуды Асмонея: хочешь ли ты быть больше Маккавея и славнее Соломона? будут ли когда-нибудь точно так же в честь Твою носиться лимоны и пальмы и красивые ветви? Это было странное, нетерпеливое, буйное, но полное значения требование. Оно служило для них ясным осуждением, очевидно доказывая, что Иисус говорил слова и делал дела, которые давали Ему право на подобное от Него требование, если бы сам Он только пожелал определительно высказаться. А так как Он нередко утверждал свое право, как Сына Божия, то подтверди Он теперь в том смысле и таким образом, как им хотелось, они конечно тотчас же приветствовали бы Его шумными восклицаниями. Место, где они говорили, возбуждало самые роскошные мечты об их древней монархии; случай изобиловал героическими воспоминаниями об одних из их храбрейших и действовавших с громадным успехом воинах; окружавшие их политические условия были совершенно одинаковы с теми, от которых их избавил благородный Асмоней. Малейшая искра могла бы в их быстро воспламеняющихся душах обратиться в такое пламя несокрушимого фанатизма, которое разгромило бы на время владычество римлян и иродиан. Но так как час их падения был уже близок и чаша несправедливостей наполнилась, то это упредило бы только на несколько лет окончательное их разрушение, которое на них пало во-первых тогда, как они гибли мириадами при разрушении Иерусалима Титом, а потом, когда ложный Мессия, Барь-Кохеба, и его последователи были страшным образом истреблены при взятии Вефира.

505

Jost. Ant. XX, 9. пар.7; Ioan. 10, 23.

506

Иоан. 10, 22–42.

Но время политического освобождения прошло; настал день более высокого, глубокого, обширного, вечного освобождения. О первом они сокрушались, последнее отвергали. Страстно желая слышать от Иисуса притязания на звание исключительного временного Мессии, они с ненавистью глядели на Него, как на Сына Божия и Спасителя мира. Что Он был их Мессией в более высоком и более духовном смысле, чем они когда-либо мечтали, то повторялось в Его речах беспрестанно, но Он не был и не хотел быть Мессией в том смысле, в каком они того желали. Он не вводил их в заблуждение, называя себя их Мессией, но указывал на свое часто повторяемое учение, из которого видимы были ясно его права, и на самые дела, которые служили доказательством и поддержкою этих прав [507] . Если бы они были овцами Его стада, Он возобновил бы в их памяти великое слово, высказанное месяца два тому назад в праздник Кущей, то они услышали бы Его голос, получили бы вечную жизнь под Его охраною; потому что никто не мог бы исторгнуть их из рук Отца Его, причем прибавил торжественно: Я и Отец одно.

507

Иоан. 5, 8.

В мыслях Его ошибиться было трудно. Этими словами Он заявлял себя не только Мессией, но Божеством. Если же единство с Отцом, о котором Он свидетельствовал, было не что иное, как субъективное единение по вере и послушанию, которое существует между всеми святыми душами и их Творцом, то слова Его были столько же оскорбительны, сколько и изречения их царей и пророков. Но иудеи глубоко поняли то, чего не допоняли ариане, и увидели, что эти слова имели гораздо большее значение. Они, для приведения в исполнение своих безумных и постыдных намерений, нагнулись было, чтобы набрать каменьев, остававшихся от неоконченных построек храма и, если бы пришел час Его, то Ему не избегнуть бы ужасной смерти, постигшей Его первомученников. Но Он обезоружил их словом, произнесенным с невозмутимым величием: много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которое из них хотите побить Меня камнями? Не за доброе дело, возражали они, но за богохульство и за то, что ты, будучи человек, делаешь себя Богом. Ответ Иисуса представляет один из тех широких светлых взглядов, которые Он проводил при изъяснении Св. Писания: не написано ли в законе вашем, спросил Он, Я сказал: вы боги [508] . Если оно называет богами (Елогим) тех, к которым низошло слово Божие, а этот случай не отрицается в их собственном Св. Писании, смеете ли вы сказать тому, которого Отец освятил и послал в мире: «Ты богохульствуешь, потому что сказал: Я Сын Божий»? Он сослался на свою жизнь и дела, как неоспоримые доказательства Его единства с Отцом. Если же Его безгрешная жизнь и чудеса не составляют доказательств, что Тот, которого они хотят побить камнями, не может быть высокомерным богохульником, то какие же нужны для них удостоверения? Они кричат о своем монотеизме; они привыкли думать, что Бог бесконечно далек от человека, а между тем из закона и пророков они могли видеть ясно, что Бог близок, что он на устах и в сердцах тех, которые любят Его и сохраняют в себе внутренний отблеск Его истинной славы. Разве это не знамение для них, что Тот, кто пришел исполнить прежний и принести высочайший закон, о ком свидетельствовали все пророки, кому Иоанн приготовлял путь, кто говорил, как никто не говаривал, кто совершал дела, каких не совершал никто от сотворения мира, кто подтвердил свои слова и объяснил свои дела божественною благостию и совершенно безгрешною жизнью, Тот говорил им истину, сказавши, что Он одно с Отцом и что Он Сын Божий?

508

Псал. 81, 6.

Ссылка была неопровержима. Они не решились побить Его камнями; но так как Он был между ними один и без защиты, то попытались схватить Его. Однако же не могли сделать и этого. Его присутствие внушало в них благоговение. Им пришлось дать Ему свободный ход и глядеть со злобой, как Он проходил между ними. Теперь яснее, чем прежде, обнаружилось, что продолжать учение было положительно невозможно. Он не мог снизойти до их понятия о Мессии, а они — возвыситься до Его учения о Нем. Оставаться между ними значило бы ежедневно подвергать напрасно жизнь Свою опасности. Иудея закрылась для Него, так же как и Галилея. По-видимому, оставался один только участок, где Он на родной земле мог еще быть в безопасности: это Перея, лежащая за Иорданом. Надо было отправиться в другую Вифанию заиорданскую, место, где крестил некогда Иоанн, и там на время водворился Иисус.