Жизнь как кино, или Мой муж Авдотья Никитична

Прохницкая Элеонора Болеславовна

— А ну, доча! Держись за меня! Сейчас я еще разок попробую!

Второй рывок оказался яростней и сильней, чем первый, и Надежда Федоровна с Людочкой прорвались в первые ряды.

— Куда прешь?!.. Корова!.. Нахалка!.. — послышалось со всех сторон.

Но Надежде Федоровне это было безразлично. Главное, что они с Людочкой были почти у цели, стоя теперь первыми у дверей.

«Чернявый» открыл дверь, выпуская очередную партию улыбающихся, распаренных, как после бани, счастливчиков с коробками в руках.

— Молодой

человек! — сказала высоким от волнения голосом Надежда Федоровна, придержав дверь ногой. — Уже половина восьмого! Когда же вы клуб запустите?

— Когда надо, тогда и запустим!

— Мы здесь с пяти часов мерзнем! Это издевательство над людьми! Пропускаете кого-то по блату, а мы стоим тут под дверью!.. — неожиданно для самой себя проговорила вдруг Людочка.

— Что?!! — прогремел «чернявый». — Да за такие разговорчики я вас вообще не пущу сюда!

— Не кричи на нее, не страшен! — вступилась мать за дочь.

— Вот именно! — не сдавалась Людочка. — И что значит «не пущу»? У нас талон! Вы не имеете права!

— Да?!.. Посмотрим, у кого какие права!!! — он захлопнул дверь.

— Тоже мне начальник нашелся! Не пустит! Да кто он такой?.. — возмутилась Надежда Федоровна.

— Он — председатель профсоюзного комитета станции! Он организовал это отоваривание!.. Главный человек здесь! — сказал кто-то из толпы.

Надежда Федоровна сникла.

— Не смей больше рот открывать, — прошипела она дочери, — а то уйдешь домой босая!

В восемь часов наконец «чернявый» открыл дверь и выкрикнул:

— Проходит клуб!

Надежда Федоровна с Людочкой рванули было вперед, но он преградил им вход рукой.

— А вы — не пойдете!

— Как? За что?!

— За разговоры!!!

Надежда Федоровна поняла, что терять ей уже нечего:

— А вы нам рот не затыкайте! У нас гласность и плюрализм!

— Поговорите еще!!!

— А что мы такого сказали? — спросила испуганная Людочка. В ее широко открытых глазах стояли слезы.

«Чернявый» толкнул ее в грудь и захлопнул дверь. Крупные детские слезы закапали из Людочкиных глаз на пальто.

— Не реви! — сказала ей мать. — Сейчас пройдем! Я ему дам «не пущу»!

«Чернявый» открыл дверь, выпуская очередного покупателя.

Надежда Федоровна, воспользовавшись удобным моментом, с силой отпихнула своим мощным телом невысокого худенького профсоюзного лидера в сторону, едва не свалив его с ног, и ввалилась в зал. Он попытался было схватить ее за пальто и вытолкнуть обратно, но она на весь магазин заорала:

— Не трогай! Убери руки! Я имею такое же право! Я двадцать лет профсоюзные взносы плачу!

Профорг клуба Маргарита Игнатьевна хотела вмешаться, но потом только махнула рукой: «Пусть сами разбираются»!

В зале и без того было полно проблем. Злые, как цепные собаки, молодые красивые продавщицы с ненавистью

и презрением смотрели на «диких» покупателей. Они, словно в замедленной съемке, медленно двигались за импровизированными прилавками и, почти не открывая рта, монотонно отвечали всем одно и то же.

— …мерить сапоги не даем… платите в кассу 95 рублей…

— Ну как же платить? А если не подойдут? Говорят, у них голенище узкое, молния не сходится! — прошамкала беззубая толстая уборщица из клуба.

— Женщина, пробивайте в кассу.

— Да какая я тебе «женщина»?!

— А кто вы? Мужчина?

— Я тебе в бабки гожусь!

— Женщина, отойдите от прилавка.

Ошалелые, разгоряченные люди в расстегнутых зимних пальто с мокрыми лбами под меховыми шапками, наклонясь, стоя на одной ноге, мерили сапоги. Многие из них, сгоряча, не замечали свежевыкрашенных масляной краской в фисташковый цвет стен и, не удерживая равновесия, прислонялись к ним кто задом, кто боком…

Что-то невообразимое творилось у прилавка, где висели на вешалках синтетические кофточки с блестящим вышитым цветком на груди и лежали теплые колготки и косметика — арабские лилово-розовые тени и духи за 150 рублей. Хватали все в страшном количестве.

— А чего ими мазать, фиолетовыми-то?.. Под глазами?.. Ах, над глазами? Так это как фингал получится…

как мазать-то лиловыми, чего-то я не пойму… — допытывала всех дородная пожилая женщина в железнодорожной шинели, сильно обтягивающей ее огромные груди.

— Да чего вы еще спрашиваете! Берите не думайте! Фирма! Такого нет нигде!

— Ну пробейте три лиловых, восемь колготок и духи… как, ничего они?.. Хорошие?.. Ну, тогда — пару! — решилась наконец железнодорожница, подавая кассиру четыреста рублей.

В зале стоял гул, было душно, и атмосфера была раскалена до предела…

Надежда Федоровна попыталась было подойти к прилавку, но «чернявый» преградил ей путь:

— Сказал не пущу, значит — не пущу!

— Не имеешь права!!! — заорала Надежда Федоровна, подходя, как тесто на дрожжах, злостью.

Прорвавшаяся в зал, во время отсутствия в дверях «чернявого», Людочка потянула Надежду Федоровну за рукав:

— Мамочка! Пойдем! Ну их! Я уже не хочу эти сапоги!

— Нет! — Надежда Федоровна пыталась убрать с дороги «чернявого». — Я имею такое же социальное право на отоваривание, как и другие граждане СССР! Это — спецотоваривание для станции, а значит, и для меня! Я, может, всю жизнь ждала этого отоваривания! У нас — талон! Пойдем! — Она схватила дочь за руку и рванула вперед.

«Чернявый» понял, что, находясь с этой настырной женщиной в разных весовых категориях, он один с ней не справится, поэтому он призвал на помощь двух рослых мужиков в черных телогрейках и в черных меховых шапках с желтой железнодорожной эмблемой.