Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

Горький Максим

– Ой, нет, нет... Володька!

Упала на колени и, хватая руками в перчатках лицо, руки, грудь Лютова, перекатывая голову его по пестрой подушке, встряхивая, - завыла, как воют деревенские бабы.

Завыла и Дуняша, Самгин видел, как с лица ее на плечо Алины капают слезы. Рядом с ним встал Макаров, пробормотав:

– Удрал Володя...

С кушетки свесилась правая рука Лютова, пальцы ее нехорошо изогнуты, растопырены, точно готовились схватить что-то, а указательный вытянут и указывает в пол, почти касаясь его. Срывая перчатки с рук своих, Алина Причитала:

– Милая

моя душа, нежная душа моя... Умница. Дуняша, всхлипывая, снимала шляпку с ее пышных волос, и когда сняла - Алина встала на ноги, растрепанная так, как будто долго шла против сильного ветра.

– Небрежничала я с ним, - стонала она.
– Уставала от его тревог. Володя - как же это? Что же мне осталось?

Голос ее звучал все крепче, в нем слышалось нарастание ярости. Без шляпы на голове, лицо ее, осыпанное волосами, стало маленьким и жалким, влажные глаза тоже стали меньше.

– Не любил он себя, - слышал Самгин.
– А людей - всех, как нянька. Всех понимал. Стыдился за всех. Шутом себя делал, только бы не догадывались, что он все понимает...

Макаров взял Алину за плечи.

– Ну - довольно! Перестань. Здесь шума не любят.

– Молчи, ты!
– крикнула она, расстегивая воротник блузы, разрывая какие-то тесемки.

– Полиция просит убрать тело скорее. Хоронить будем в Москве?

– Ни за что!
– яростно вскричала женщина.
– Здесь. И сама останусь здесь. Навсегда. Будь она проклята, Москва, и вы, все!

Дуняша положила руку Лютова на грудь его, но рука снова сползла и палец коснулся паркета. Упрямство мертвой руки не понравилось Самгину, даже заставило его вздрогнуть. Макаров молча оттеснил Алину в угол комнаты, ударом ноги открыл там дверь, сказал Дуняше:

"Иди к ней!" - и обратился к Самгину:

– Последи, чтоб женщины не делали глупостей, я, на полчаса, в полицию.

Пожав плечами, Самгин вслед за ним вышел в сад, сел на чугунную скамью, вынул папиросу. К нему тотчас же подошел толстый человек в цилиндре, похожий на берлинского извозчика, он объявил себя агентом "Бюро похоронных процессий".

"Как это все не нужно: Лютов, Дуняша, Макаров...
– думал Самгин, отмахиваясь от агента.
– До смешного тесно на земле. И однообразны пути людей".

Закурил. Посмотрел на часы, - до поезда в Париж с лишком два часа. Тусклый кружок луны наливался светом, туман над озером тоже светлел, с гор ползли облака, за ними влачились тени. В двух точках города звучала музыка, в одной особенно выделялся корнет-а-пистон, в другой - виолончель. Музыка не помогала Самгину найти в памяти своей печальный афоризм, приличный случаю, и ощущение пустоты усиливалось от этого. Все-таки он вспомнил, что, когда умирал Спивак и над трубой флигеля струился гретый воздух, Варвара, заметив это едва уловимое глазом колебание прозрачности, заставила его почувствовать тоже что-то неуловимое словами. Пред глазами плавало серое лицо, с кривенькой усмешкой тонких, темных губ, указательный палец, касавшийся пола. Быстро, одна за другою, вспоминались встречи с Лютовым, беспокойные глаза его, игривые, двусмысленные фразы. Что скрывалось за всем этим? Неужели Алина сказала правду: "Стыдился за всех, шутом себя делал,

чтоб не догадались, что он все понимает"? Вспомнилась печальная шутка Питера Альтенберга: "Так же, как хорошая книга, прочитанная до последней строки, - человек иногда разрешает понять его только после смерти".

Вышла Дуняша, мигая оплаканными глазами, посмотрела на Самгина, села рядом, говоря вполголоса:

– Выгнала. Ой, боюсь я за нее! Что она будет делать? Володя был для нее отцом и другом...

– А - Макаров любовником?
– спросил Самгин, вставая.

– Нет, нет-что ты! Он? Такой... замороженный... Ты - куда? Пожалуйста - не уходи! Макарову надобно идти в полицию, я - немая, Алину нельзя оставлять, нельзя!

Схватив его за руку, посадила рядом с собой.

– Ты-эмигрант?

– Нет.

– А Иноков - эмигрировал.

– Он - здесь?

– Да. Я с ним живу.

– Вот как! Давно?

– Уже больше года. Он - хороший.

– Поздравляю, - сказал Самгин и неожиданно для себя прибавил: Берегись, не усадил бы он тебя в тюрьму.

– Ой, что это? Ревнуешь?
– удивленно спросила женщина. Самгин тоже был удивлен, чувствуя, что связь ее с Иноковым обидела его. Но он поспешно сказал:

– Разумеется-нет!.. Может быть-немножко. Вышел Макаров и, указывая папиросой на окно, сказал Самгину:

– Хочет поговорить с тобой...

Внутренне протестуя, Самгин вошел в дом. Алина в. расстегнутой кофте, глубоко обнажив шею и плечо, видела в кресле, прикрыв рот платком, кадык ее судорожно шевелился. В правой руке ее гребенка, рука перекинута через ручку кресла и тихонько вздрагивает, казалось, что и все ее тело тихонько дрожит, только глаза неподвижно остановились на лице Лютова, клочковатые волосы его были чем-то смазаны, гладко причесаны, и лицо стало благообразнее. Самгин с минуту стоял молча, собираясь сказать что-нибудь оригинальное, но не успел, - заговорила Алина, сочный низкий голос ее звучал глухо, невыразительно, прерывался.

– Все-таки это - эгоизм, рвать связи с людями... так страшно!

– Да, - согласился Самгин.

– Он тебя не любил.

– Разве?

– Говорил, что все люди для тебя безразличны, ты презираешь людей. Держишь - как песок в кармане - умишко второго сорта и швыряешь в глаза людям, понемногу, щепотками, а настоящий твой ум прячешь до времени, когда тебя позовут в министры...

– Это... остроумно, - сказал Самгин вполголоса и спросил себя: "Что это она - бредит?"

Затем он быстро встряхнул в памяти сказанное ею и не услышал в словах Лютова ничего обидного для себя.

– Он всегда о людях говорил серьезно, а о себе - шутя, - она, порывисто вставая, бросив скомканный платок на пол, ушла в соседнюю комнату, с визгом выдвинула там какой-то ящик, на под упала связка ключей, - Самгину почудилось, что Лютов вздрогнул, даже приоткрыл глаза.

"Это я вздрогнул",-успокоил он себя и, поправив очки, заглянул в комнату, куда ушла Алина. Она, стоя на коленях, выбрасывала из ящика комода какие-то тряпки, коробки, футляры.

"Она револьвер ищет?"

Но она встала на ноги и, встряхнув что-то черное, пошатнулась, села на кровать.