Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья
Шрифт:
– Не понимаю, какое отношение к моему вопросу, – сердито начал Самгин, но Марина сказала:
– Вот и поймешь.
– Что?
– Что я – тоже монтанка.
Самгин долго, тщательно выбирал папироску и, раскуривая ее, определял, – как назвать чувство, которое он испытывает? А Марина продолжала все так же небрежно и неохотно:
– Монтане – это не совсем правильно, Монтан тут ни при чем; люди моих воззрений называют себя – духовными...
«Сектантка? – соображал Самгин. – Это похоже на правду. Чего-то в этом роде я и должен был ждать
– Значит, ты... член сектантской организации?
– Я – кормщица корабля.
Она сказала это очень просто и как будто не гордясь своим чином, затем – продолжала с обидным равнодушием:
– Попы, но невежеству своему, зовут кормщиков – христами, кормщиц – богородицами. А организация, – как ты сказал, – есть церковь, и немалая, живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, – покамест, до времени...
Пододвигая Самгину вазу с вареньем, а другою рукой придерживая ворот капота, она широко улыбнулась:
– Ой, как ты смешно мигаешь! И лицо вытянулось. Удивлен? Но – что же ты, милый друг, думал обо мне?
Правая рука ее была обнажена по локоть, левая – почти до плеча. Капот как будто сползал с нее. Самгин, глядя на дымок папиросы, сказал, не скрывая сожаления:
– Согласись, что это – неожиданно для меня. И вообще – крайне странно!
– Ну, разумеется! – откликнулась она. – Проще было бы, если б оказалось, что я содержу тайный дом свиданий...
– Понятней для меня ты не стала, – пробормотал Самгин с досадой, но и с печалью. – Такая умная, красивая. Подавляюще красивая...
Говоря, он не смотрел на нее, но знал, что ее глаза блестят иронически.
– Даже – подавляю? – спросила она. – Вот как?.. – И внушительно произнесла:
– «Сократы, Зеноны и Диогены могут быть уродами, а служителям культа подобает красота и величие», – знаешь, кто сказал это?
– Нет, – ответил Самгин, оглядываясь, – все вокруг как будто изменилось, потемнело, сдвинулось теснее, а Марина – выросла. Она спрашивала его, точно ученика, что он читал по истории мистических сект, по истории церкви? Его отрицательные ответы смешили ее.
– Может быть, читал хоть роман Мельникова «На горах»?
– «В лесах» – читал.
– Ну, это – хорошо, что «На горах» не читают; там автор писал о том, чего не видел, и наплел чепухи. Все-таки – прочитай.
– Чепуху? – спросил Самгин.
– Знать надобно все, тогда, может быть, что-нибудь узнаешь, – сказала она, смеясь.
Этот смех, вообще – неуместный, задевал в Самгине его чувство собственного достоинства, возбуждал желание спорить с нею, даже резко спорить, но воле к сопротивлению мешали грустные мысли:
«Она очень свободно открывает себя предо мною. Я – ничего не мог сказать ей о себе, потому что ничего не утверждаю. Она – что-то утверждает. Утверждает – нелепость. Возможно, что она обманывает себя сознательно, для того чтоб не видеть
У нее распустилась прическа, прядь волос упала на плечо и грудь, – Марина говорила вполголоса:
– Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил в нее злую похоть свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть – Ум, он же – Ложь и Христос, от него – все зло мира и смерть. Так учили они...
«Это, конечно, мистическая чепуха, – думал Самгин, разглядывая Марину исподлобья, сквозь стекла очков. – Не может быть, чтоб она верила в это».
– И радость – радения о Духе – была убита умом...
– Радение? – спросил Самгин. – Это – кажется, нечто вроде афинских ночей или черной мессы?
– Грязная выдумка попов, – спокойно ответила Марина, но тотчас же заговорила полупрезрительно, резко:
– До чего вы, интеллигенты, невежественны и легковерны во всем, что касается духа народа! И сколько впитано вами церковного яда... и – ты, Клим Иванович! Сам жаловался, что живешь в чужих мыслях, угнетен ими...
Нахмурясь, Самгин сказал:
– Не помню... сомневаюсь, чтоб я жаловался! Но если и так, то ведь и ты не можешь сказать, что живешь своими мыслями...
– Почему – не могу? – спросила она, усмехаясь. – Какие у тебя основания утверждать, что – не могу? Разве ты знаешь, что прочитано, что выдумано мною? А кроме того: прочитать – еще не значит поверить и принять...
Она как-то воинственно встряхнулась, забросила волосы за плечо и сказала весьма решительно:
– Ну – довольно! Я тебе покаялась, исповедовалась, теперь ты знаешь, кто я. Уж разреши просить, чтобы все это – между нами. В скромность, осторожность твою я, разумеется, верю, знаю, что ты – конспиратор, умеешь молчать и о себе и о других. Но – не проговорись как-нибудь случайно Валентину, Лидии.
Несколько секунд она молчала, закрыв глаза, – Самгин успел пробормотать:
– Предупреждение совершенно излишне...
– Годится, на всякий случай, – сухо откликнулась она. – Теперь – о делах Коптева, Обоимовой. Предупреждаю: дела такие будут повторяться. Каждый член нашей общины должен, посмертно или при жизни, – это в его воле, – сдавать свое имущество общине. Брат Обоимовой был член нашей общины, она – из другой, но недавно ее корабль соединился с моим. Вот и всё... Самгин, подумав, сказал:
– Мне остается поблагодарить тебя за доверие. – И неожиданно для себя прибавил: – У меня действительно были какие-то... мутные мысли!
– Если они исчезли, это – хорошо, – заметила Марина.
– Да, исчезли, – подтвердил он и, так как она молчала, прихлебывая чай, сказал недоуменно: – Ты не обидишься, если я скажу... повторю, что все-таки трудно понять, как ты, умница такая...
Марина не дала ему договорить, – поставив чашку на блюдце, она сжала пальцы рук в кулак, лицо ее густо покраснело, и, потрясая кулаком, она проговорила глуховатым голосом: