Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
Шрифт:
Самгину понравилось слово, он вполголоса повторил его:
«Удобопобеждаемее… да!»
В памяти на секунду возникла неприятная картина:
кухня, пьяный рыбак среди нее на коленях, по полу, во все стороны, слепо и бестолково расползаются раки, маленький Клим испуганно прижался к стене.
«Раки — это Лютовы, дьякона и вообще люди ненормальные… Туробоевы, Иноковы. Их, конечно, ждет участь подпольного человека Якова Платоновича. Они и должны погибнуть… как же иначе?»
Самгин почувствовал, что люди этого типа сегодня особенно враждебны ему. С ними надобно покончить. Каждый из них требует особой оценки,
«Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место в жизни…» — соображал Самгин и чувствовал себя обновленным, окрепшим, независимым.
С этим чувством независимости и устойчивости на другой день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей тоном легкой иронии обо всем, что видел ночью. Лидия была нездорова, ее лихорадило, бисер пота блестел на смуглых висках, но она все-таки крепко куталась 'пуховой, пензенской шалью, обняв себя за плечи. Ее темные глаза смотрели с недоумением, с испугом. Изредка и как будто насильно она отводила взгляд на свою постель, там, вверх грудью, лежал Диомидов, высоко подняв брови, глядя в потолок. Здоровая рука его закинута под голову, и пальцы судорожно перебирают венец золотистых волос. Он молчал, а рот его был открыт, и казалось, что избитое лицо его кричало. На нем широкая ночная рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает грудь. В его теле было что-то холодное, рыбье, глубокая ссадина на шее заставляла вспоминать о жабрах.
Появлялась Варвара, непричесанная, в ночных туфлях, в измятой блузе; мрачно сверкая глазами, она минуту-две слушала рассказ Клима, исчезала и являлась снова.
— Я не знаю, что делать, — сказала она. — У меня не хватит денег на похороны…
Диомидов приподнял голову, спросил со свистом:
— Разве я умираю?
И закричал, махая рукой:
— Я не умираю! Уйдите… уйдите все! Варвара и Клим ушли, Лидия осталась, пытаясь успокоить больного; из столовой были слышны его крики:
— Отвезите меня в больницу…
— Не верю я, что он сошел с ума, — громко сказала Варвара. — Не люблю его и не верю.
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
— Помяты ребра. Вывихнута рука. Но — главное — нервное потрясение… Он всю ночь бредил: «Не давите меня!» Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет, скажи — что же это?
— Навязчивая идея, — сказал Клим. Девушка снова взглянула на него, не понимая, затем сказала:
— Я — не о том. Не о нем. Впрочем, не знаю, о чем я.
— Он и раньше был ненормален, — настойчиво заметил Самгин.
— Что тут нормально? Что вот люди давят друг друга, а потом играют на гармонике? Рядом с нами до утра играли на гармонике.
Вошел Макаров,
— Вы — спали?
Не взглянув на него, не ответив, она продолжала пониженным голосом:
— Нормально — это когда спокойно, да? Но ведь жизнь становится все беспокойнее.
— Нормальный организм требует устранения нездоровых и неприятных раздражений, — сердито заворчал Макаров, развязывая пакеты с бинтами, ватой. — Это — закон биологии. А мы от скуки, от безделья встречаем нездоровые раздражения, как праздники. В том, что некоторые полуидиоты…
Лидия вскочила, подавленно крикнув:
— Не смейте говорить так при мне!
— А без вас — можно?
Она убежала в комнату Варвары.
— Склонность к истерии, — буркнул Макаров вслед ей. — Клим, пойдем, помоги мне поставить компресс.
Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза больного не хотят видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к стене.
— Не стану. Уйдите.
Макаров уговаривал неохотно, глядя в окно, не замечая, что жидкость капает с ложки на плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял голову и спросил, искривив опухшее лицо:
— За что вы меня мучаете?
— Надо выпить, — равнодушно сказал Макаров. В глазах больного мелькнули синие искорки. Он проглотил микстуру и плюнул в стену.
Макаров постоял над ним с минуту, совершенно не похожий на себя, приподняв плечи, сгорбясь, похрустывая пальцами рук, потом, вздохнув, попросил Клима:
— Скажи Лидии, что ночью буду дежурить я… Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот. «Может быть, он и здоровый лежал тут…» Клим вздрогнул, представив тело Лидии в этих холодных, странно белых руках. Он встал и начал ходить по комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему свой синеватый нос и открыл глаза, говоря:
— Я не хочу, чтоб он дежурил, пусть Лидия… Я его не люблю…
Клим Самгин подошел к нему и, вытянув шею, грозя кулаком, тихонько сказал:
— Молчи, ты… блаженная вошь!..
Клим в первый раз в жизни испытывал охмеляющее наслаждение злости. Он любовался испуганным лицом Диомидова, его выпученными глазами и судорогой руки, которая тащила из-под головы подушку, в то время как голова притискивала подушку все сильнее.
— Молчи! Слышишь? — повторил он и ушел.
Лидия сидела в столовой на диване, держа в руках газету, но глядя через нее в пол.
— Что он?
— Бредит, — находчиво сказал Клим. — Боится кого-то, бредит о вшах, клопах…
Испугав хоть и плохонького, но все-таки человека, Самгин почувствовал себя сильным. Он сел рядом с Лидией и смело заговорил:
— Лида, голубушка, все это надо бросить, все это — выдумано, не нужно и погубит тебя.
— Ш-ш, — прошептала она, подняв руку, опасливо глядя на двери, а он, понизив голос, глядя в ее усталое лицо, продолжал: