Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
Шрифт:
— Неглупый парень, — сказал Лютов, кивнув головой вслед Василию и наливая водку в рюмки. — «Коммунистический манифест» вызубрил и вообще — читает! Ты, конечно, знаешь, в каких сотнях тысяч разошлась сия брошюрка? Это — отрыгнется! Выпьем…
Самгин спросил, чокаясь:
— Ты рад, что — отрыгнется?
— Ловко спрошено! — вскричал Лютов с восхищением. — Безразлично, как о чужом деле! Все еще играешь равнодушного, баррикадных дел мастер? Со мной не следовало бы играть в конспирацию.
Самгин проглотил большую рюмку холодной померанцевой водки и, закусывая семгой, недоверчиво покосился на Лютова, —
— Я — купец, но у меня не гривенники на месте глаз. Я, брат, в своем классе — белая ворона, и я тебе прямо скажу: не чувствуя внутренней связи со своей средой, я иногда жалею… даже болею этим… Вот оно что! Бывает, что думаешь: лучше быть повешенным, чем взвешенным в пустоте. Но — причаститься своей среде — не могу, может быть, потому, что сил нет, недостаточно зоологичен. Вот на-днях Четвериков говорил, что в рабочих союзах прячутся террористы, анархисты и всякие чудовища и что хозяева должны принять все меры к роспуску союзов. Разумеется, он — хозяин и дело обязывает его бороться против рабочих, но — видел бы ты, какая отвратительная рожа была у него, когда он говорил это! И вообще, брат, они так настроены, что если возьмут власть в свои руки…
Лицо Владимира Лютова побурело, глаза, пытаясь остановиться, дрожали, он слепо тыкал вилкой в тарелку, ловя скользкий гриб и возбуждая у Самгина тяжелое чувство неловкости. Никогда еще Самгин не слышал, не чувствовал, чтоб этот человек говорил так серьезно, без фокусов, без неприятных вывертов. Самгин молча налил еще водки, а Лютов, сорвав салфетку с шеи, продолжал:
— Тебе мое… самочувствие едва ли понятно, ты забронирован идеей, конспиративной работой, живешь, так сказать, на высоте, в башне, неприступен. А я давно уже привык думать о себе как о человеке — ни к чему. Революция окончательно убедила меня в этом. Алина, Макаров и тысячи таких же — тоже всё люди ни к чему и никуда, — странное племя: неплохое, но — ненужное. Беспочвенные люди. Есть даже и революционеры, такие, например, как Иноков, — ты его знаешь. Он может разрушить дом, церковь, но не способен построить и курятника. А разрушать имеет право только тот, кто знает, как надобно строить, и умеет построить.
Самгин чувствовал, что эти неожиданные речи возмущают его, — он выпил еще рюмку и сказал:
— Так говорили, во главе с Некрасовым, кающиеся дворяне в семидесятых годах. Именно Некрасов подсказал им эти жалобы, и они были, в сущности, изложением его стихов прозой.
Снова вошел официант, и, заметив, что острый взгляд Васи направлен на него, Самгин почувствовал желание сказать нечто резкое; он сказал:
— Нельзя делать историю только потому, что ничего иного не умеешь делать.
— Именно, — согласился Лютов, а Самгин понял, что сказано им не то, что он повторил слова Степана Кутузова. Но все-таки продолжал:
— У нас многие занимаются деланием от скуки, от нечего делать.
— Мысль Толстого, — заметил Лютов, согласно кивнув головой, катая шарик хлеба.
Самгин замолчал, ожидая, когда уйдет официант, потом, с чувством озлобления на Лютова и на себя, заговорил, несвойственно своей манере, ворчливо, с трудом:
— Вообще интеллигенция не делает революций, даже когда она психически деклассирована. Интеллигент — Не революционер, а реформатор в науке, искусстве,
— Не понимаю, — сказал Лютов, глядя в тарелку супа. Самгин тоже не совсем ясно понимал — с какой целью он говорит? Но говорил:
— Ты смотришь на революцию как на твой личный вопрос, — вопрос интеллигента…
— Я? — удивился Лютов. — Откуда ты вывел это?
— Из всего сказанного тобой.
— Мне кажется, что ты не меня, а себя убеждаешь в чем-то, — негромко и задумчиво сказал Лютов и спросил:
— Ты — большевик или…?
— Ах, оставь, — сердито откликнулся Самгин. Минуту, две оба молчали, неподвижно сидя друг против друга. Самгин курил, глядя в окно, там блестело шелковое небо, луна освещала беломраморные крыши, — очень знакомая картина.
«Он — прав, — думал Самгин, — убеждал я действительно себя».
— Реакция, — пробормотал Лютов. — Ленин, кажется, единственный человек, которого она не смущает…
Он съежился, посерел, стал еще менее похож на себя и вдруг — заиграл, превратился в человека, давно и хорошо знакомого; прихлебывая вино маленькими глотками, бойко заговорил:
— Слышал я, что мухи обладают замечательно острым зрением, а вот стекла от воздуха не могут отличить!
— Что ты зимой о мухах вспомнил? — спросил Самгин, подозрительно взглянув на него.
— Не знаю. А есть мы, оказывается, не хотим. Ну, тогда выпьем!
Выпили. Встряхнув головой, потирая висок пальцем, Лютов вздохнул, усмехнулся.
— Не склеилась у нас беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то. Вот, например, попы, — я ведь серьезно жду, что попы что-то скажут. Может быть, они скажут: «Да будет — хуже, но — не так!» Племя — талантливое! Сколько замечательных людей выдвинуло оно в науку, литературу, — Белинские, Чернышевские, Сеченовы…
Но оживление Лютова погасло, он замолчал, согнулся и снова начал катать по тарелке хлебный шарик. Самгин спросил: где Стрешнева?
— Дуняша? Где-то на Волге, поет. Тоже вот Дуняша… не в форме, как говорят о борцах. Ей один нефтяник предложил квартиру, триста рублей в месяц — отвергла! Да, — не в себе женщина. Не нравится ей все. «Шалое, говорит, занятие — петь». В оперетку приглашали — не пошла.
И, глядя в окно, он вздохнул.
— Боюсь — влопается она в какую-нибудь висельную историю. Познакомилась с этим, Иноковым, когда он лежал у нас больной, раненый. Мужчина — ничего, интересный, немножко — топор. Потом тут оказался еще один, — помнишь парня, который геройствовал, когда Туробоева хоронили? Рыбаков…
— Судаков, — поправил Самгин.
— Хорошая у тебя память… Гм… Ну вот, они — приятели ей. Деньжонками она снабжает их, а они ее воспитывают. Анархисты оба.
Лютов вынул часы и, держа их под столом, щелкнул крышкой; Самгин тоже посмотрел на свои часы, тут же думая, что было бы вежливей спросить о времени Лютова.
Простился Лютов очень просто, даже, кажется, грустно, без игры затейливыми словечками.
«Поблек, — думал Самгин, выходя из гостиницы в голубоватый холод площади. — Типичный русский бездельник. О попах — нарочно, для меня выдумал. Маскирует чудачеством свою внутреннюю пустоту. Марина сказала бы: человек бесплодного ума».