Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.)
Шрифт:
– Пусть автор поделится творческими планами, – попросил Бармалей. – Когда мы ознакомимся с третьей книгой романа?
– Хоть сегодня, – скромно ответил Бубенцов. – В настоящее время я работаю над четвертой и пятой книгами.
Зейнаб и Салимат дружно издали печальный вздох, а Хаджиакбаров воскликнул:
– А там будет про Синдбада?
– Будет, – пообещал Бубенцов, но почему-то слегка поморщился.
– Плодовитый ты, братец! Небось у тебя вся станица в соавторах? – грубовато пошутил Чирьяков, которого концепция романа (первым человеком, оказывается
– А то! – ответил за Бубенцова Вершков. – Мне, например, сразу ясно, какую именно главу написал табунщик Анисим, какую счетовод Онуфрий, а какую бабка Глафира. Артельный подряд.
– Все бы хорошо… – глядя в потолок, сказал доморощенный эстет Балахонов. – Безусловно, такая литература тоже имеет право на существование. Но вот с философией, которой напичкан твой роман, не все обстоит гладко… И дело даже не в том, что всю эту философию ты украл у одного очень достойного человека. Алексей Толстой крал налево и направо. Что у Блаватской, что у Берроуза… Но он-то умел сплавить чужое со своим. А философия твоего романа похожа на кавалерийское седло, которое надели на корову. Причем на корову, саму по себе довольно удоистую. Я хочу сказать, что эта корова вполне могла бы обойтись и без седла.
– Я протестую! – пришел на выручку Бубенцову Чирьяков. – Я не знаю, что вы там имеете в виду, но если философские идеи изъять из романа, он сильно потеряет.
– В весе! – ехидно добавил Вершков.
Поскольку других серьезных возражений не поступило, роман был рекомендован к печати. В заключительном слове сам Верещалкин похвалил Бубенцова и сказал, что «Синдбад» скорее всего будет представлен к литературной премии имени Самозванцева.
– Слушай, друг, а куда ты собираешься деньги тратить? – поинтересовался наивный Завитков. – Сорок печатных листов по тысяче рублей каждый… Это же получается две машины «Волга»!
– Куплю «бэтээр» для родной станицы, – признался Бубенцов. – Со строевыми лошадьми у нас туговато.
– Разве «бэтээры» продаются?
– На Кавказе все продается.
Поняв, что заседание закончилось и ничего интересного сегодня уже не случится, семинаристы толпой поперли к выходу.
Костя с ужасом понял, что про него просто забыли. Неужели все труды бессонной ночи пошли насмарку!
Расталкивая уходящих, он бросился к сцене, возле которой мэтры, оживленно переговариваясь между собой, ожидали, когда публика рассосется.
– Я рассказ принес! – обращаясь к Верещалкину, выпалил он. – Вы же сказали… Вы же обещали…
К чести директора ТОРФа, он обладал хорошей зрительной памятью, да и от слов своих отказываться не собирался.
– А-а, Жмуркин… – сказал он, переглядываясь с соратниками. – Так и быть, послушаем вас. Надеюсь, это не отнимет много времени.
Костя оказался один против Топтыгина, Чирьякова, Верещалкина, Кишко и Крестьянкиной – голый среди волков. Хорошо хоть, что Савлов вновь проигнорировал заседание семинара.
Чтение рассказа происходило
– Похоже, вы мои советы восприняли буквально, – сказал Верещалкин, когда Костя умолк. – Все есть. И техническая идея, и борьба за ее внедрение, и исторический фон, и оригинальная форма. Только рассказа нет. Это даже не юмореска. Это какая-то шуточка на уровне студенческого капустника.
– И смею заметить, шуточка весьма злая, – добавил Топтыгин. – Что вы имели в виду под политическими трудностями, которые могут возникнуть в результате сокращения посевных площадей под ячмень и эти самые… как их… фиги?
– Ничего не имел, – честно признался Костя.
– Так ли уж? – произнес Топтыгин с непонятной иронией. – А под Департаментом палачей, у которого раздуты штаты?
– Клянусь – ничего! Дело ведь происходит в Древнем Египте.
– Нам-то зачем голову дурить! Знаем мы эти Египты, в которых правят набальзамированные трупы. Намеки весьма прозрачные, – сказал Верещалкин. – Я про кукиш в кармане вчера упомянул, а вы в рассказ фигу вставили… Ловко! Вот ты, Элеонора, скажи, может подобный рассказ пройти через Главлит?
– С утра не может, – зевнула Элеонора. – А после обеда, когда они уже водочки откушают, вполне возможно.
– Следовательно, ты рекомендуешь его к печати?
– Не-е, – покрутила головой Элеонора. – Хватит с нас и одного Вершкова. Да и не люблю я рассказы, где нет ни слова про любовь.
Мало того, что Косте загоняли под лопатку нож! Так этот нож еще продолжали дергать и поворачивать в ране, причиняя все новые и новые страдания.
– А что это у вас такое? – Крестьянкина неожиданно потянулась к стопке «Вымпелов», которую Костя продолжал сжимать под мышкой.
– Так, ерунда… – пробормотал он. – Журнальчик один… Я в нем когда-то печатался.
– Посмотреть можно?
– Пожалуйста. – Он хотел сказать «подавитесь», но сдержался. Лично Крестьянкина ему ничего плохого пока не сделала.
Она тем временем бегло полистала журнал, передала его Чирьякову, а сама потянулась за новым. Скоро все углубились в чтение, тем более что «Вымпелов» хватало. Смелые допризывники, рожденные фантазией Кронштейна, оккупировали страницы восьми номеров подряд.
– Нормально! – захохотал вдруг Чирьяков. – Отменно сказано!
– А ведь и в самом деле ничего… – томно протянула Элеонора. – Забавно.
– Что же вы раньше молчали! – Топтыгин в сердцах даже хлопнул Костю журналом по голове. – Да это же не рассказы, а бриллианты! Школа Самозванцева чистейшей воды! Вот обрадуется старик! Живы наши традиции, живы!
– Поздравляю! – Верещалкин даже снял очки, чтобы получше рассмотреть Костю. – Талант! Сколько здесь рассказов?
– Восемь, – проронил Костя, все еще ощущая под сердцем холод стального лезвия.