Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.)

Брайдер Юрий Михайлович

– Надеюсь, вы разъясните нам этот парадокс? – Топтыгин обратился к освистанному автору, все это время соблюдавшему завидное хладнокровие.

– Конечно, – тот обвел зал ясными, очень честными глазами. – Кто-нибудь из присутствующих имеет понятие о современном литературном процессе? Вижу, что никто… Придется разъяснить.

– Ну и наглец! – покачал головой Разломов.

Между тем автор, фамилия которого, кстати говоря, была Желтобрюхов, ничуть не тушуясь, стал излагать теорию современного литературного процесса применительно к научной фантастике. Очень ловко доказав, что благодаря развитию средств связи и росту культурного обмена литература во многом утратила свои национальные черты и приняла усредненный, космополитический

характер, он от обобщений перешел к частностям.

Сближение идей и чаяний, переосмысление жизненных ценностей и даже сходство подсознательных реакций вполне могли привести к тому, что у разных писателей в разных полушариях планеты могли появиться сходные произведения. Теория вероятностей, кстати, это не отрицает. И вообще, кто такой этот Шекли? Никакого Шекли я не знаю! Рассказ написан десять лет назад, чему есть надежные свидетельства. Нужно еще разобраться, кто его у кого украл. Желтобрюхов у Шекли или Шекли у Желто-брюхова.

Ответом ему были едкие реплики и иронические аплодисменты. Чтобы замять неловкость, Топтыгин быстренько перешел к третьему номеру, а конкретно – к рассказу Кронштейна «Из записок космического разведчика».

Косте передали его собственную рукопись, покрытую красными карандашными пометками, словно тело сифилитика – язвами. За пять минут, которые ушли на чтение, он натерпелся страху больше, чем за самую опасную милицейскую операцию.

Голоса своего Костя не слышал, а текст различал с трудом. Закончив последнюю фразу, он некоторое время не мог заставить себя глянуть в зал.

В чувство его вернули только слова Топтыгина: «У вас все?»

Бубенцов показывал Косте большой палец. Балахонов кривился, но не так, как на помои, а скорее как на недобродивший квас. Слово для обсуждения просили сразу несколько человек – Бармалей, Разломов, Лифшиц и даже Хаджиакбаров.

Однако Топтыгин, опростоволосившийся два раза подряд, решил сейчас взять реванш.

– Подождите! – сказано это было так, словно у Топтыгина вдруг прихватило сердце. – Прежде чем приступить к разбору чисто литературных качеств этого произведения, не мешало бы определиться с его концепцией. Гласность гласностью, плюрализм – плюрализмом, но протаскивать откровенно злопыхательские, откровенно чуждые нашему строю идеи нам никто не позволит, в первую очередь – собственная совесть… Вот вы критикуете колхозный строй, издеваетесь над тружениками села, ерничаете по поводу объективных трудностей, все еще имеющихся в животноводстве. Смеяться можно над чем угодно, но только не над народом! Тем более народом-кормильцем. Этого не позволяли себе даже такие известные сатирики, как Демьян Бедный и Сергей Михалков. Нельзя обобщать отдельные недостатки! Нельзя огульно очернять то, что создавалось трудами нескольких поколений! Нельзя, в конце концов, танцевать на гробах!

– Где это видно, что я танцую на гробах? – попробовал защищаться Костя. – Покажите мне хоть одну строчку, где я огульно очерняю труд нескольких поколений? Это рассказ про одну отдельную корову, про одну отдельную доярку и одного отдельного заведующего фермой.

– Молодой человек, – произнес Топтыгин с укоризной. – Литература – это сила! А любая сила может быть как разрушительной, так и созидательной. На основании нескольких примеров, пусть даже типичных, вы представляете колхозный строй в негативном свете. Нет, я сам прекрасно знаю все его недостатки. Но с другой стороны, я вижу глубинные истоки такого образа жизни. Колхоз отнюдь не является изобретением большевиков. Это возвращение к исконным народным традициям, в свое время грубо поруганным так называемыми западниками. Издревле наши предки жили миром, общиной, говоря по-нынешнему – коллективом. Индивидуализм и себялюбие никогда не поощрялись. Так давайте же, дорогой товарищ Кронштейн…

– Я Жмуркин! – огрызнулся Костя.

– Тем более! Так давайте же, дорогой товарищ Жмуркин, уважать прошлое. Вы, например, можете как

угодно относиться к своим родителям. Это ваше личное дело. Но публично хаять их в печати непозволительно! Давайте соблюдать хотя бы элементарную порядочность. Я, конечно, не могу навязывать свое мнение участникам семинара, но против публикации этого рассказа возражаю и буду возражать.

– Зря вы так, – сказал Балахонов. – Рассказ, может, и сырой, но никакого криминала в нем я не вижу.

– Пусть тема и не новая, зато есть свой собственный взгляд на вещи, особое видение мира, – поддержал его Лифшиц. – Если мы будем резать все спорные вещи подряд, то в печать пойдет одна макулатура.

– Хороший рассказ. Я за него двумя руками! – Бубенцов и в самом деле вскинул вверх обе свои передние конечности.

Слегка воспрянувший духом Костя с надеждой глянул в сторону Чирьякова (ведь как-никак целую ночь пили вместе), однако тот, сделав вид, что все происходящее к нему никакого отношения не имеет, мило беседовал с Крестьянкиной.

– Кстати о колхозах, – обращаясь к Топтыгину, сказал Завитков, очевидно, завидовавший скандальной славе своего земляка Вершкова. – Вы же собираетесь включить в антологию русской фантастики и частушки. Вот вам свежий матерьяльчик!

И неожиданно для всех он запел высоким, почти женским голосом:

Колхозный сторожИван КузьмичВ защиту мираПропил «Москвич».Доярка МашаДает рекорд.Четыре года —Восьмой аборт.Там председатель,Забравшись в рожь,Арканом ловитНа жопе вошь…

Закончить ему не дали, почти силой заткнув рот.

Окончательную ясность внес Верещалкин – формально самая представительная здесь особа. (Ведь все бугры, включая Крестьянкину, считались всего лишь гостями семинара.)

– Безусловно, мы имеем дело с интересным автором. Очень хотелось бы сохранить его в наших рядах. Надеюсь, прозвучавшую здесь справедливую критику он воспримет как должное. Семинар – это такое место, где мы учимся сами и одновременно учим других… У меня есть к автору одно замечание общего, так сказать, характера. Дело в том, что наше творческое объединение имеет свою специфику. Мы не просто фантасты. Мы наследники великих традиций Самозванцева и некоторых его сподвижников. А это ко многому обязывает. Мистикой, смехачеством и бездумным очернительством пусть занимаются другие. Тем более что таких не помнящих родства Иванов достаточно. Держать кукиш в кармане не в наших правилах… Я уверен, что у автора найдутся и другие произведения. Надеюсь, что завтра он представит их на обсуждение. Что бы хотелось пожелать автору… Пусть в его рассказах будет оригинальная научная или техническая идея, сторонником которой приходится преодолевать косность окружающей среды. Желательно, чтобы события происходили на самобытном, возможно, даже историческом фоне. Неплохо, если все это будет изложено ярким языком да еще и в своеобразной форме.

На этом первое рабочее заседание семинара закончилось. Костя, оплеванный с ног до головы, подумал, что уж лучше бы он последовал примеру Вершкова и валялся сейчас пьяным на кровати…

Глава 11

Не было ни гроша, да вдруг алтын

В эту ночь Костя опять не спал, хотя уже совсем по другой причине, чем в прошлую.

Такого позора он, честно сказать, не ожидал. Даже с плагиатором Желтобрюховым и откровенным балластом Бармалеем и то обошлись мягче. Заключительные слова Верещалкина Костя воспринял всего лишь как жест милосердия, долженствующий подсластить горькую пилюлю.