Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви
Шрифт:
Кстати говоря, даже на фоне разнузданной писательской братии Гофман-Разумов выглядел весьма колоритно. Мало того, что он имел не по годам огромную лысину и окладистую бороду, так еще и ходить предпочитал босиком.
Вершков, весьма ревнивый к чужим чудачествам, это обстоятельство заметил сразу.
– Иди обуйся, – велел он. – Иначе я штаны сниму.
Угроза возымела действие, и Гофман-Разумов вынужден был сунуть свои широкие ступни в домашние тапочки без задников.
– Тебе бы еще чалму, и будешь вылитый старик Хоттабыч, – сказал Бубенцов, в своих произведениях
До магазина, накануне запримеченного Вершковым, было шагов пятьсот, не больше, но даже эта короткая дистанция многим далась нелегко. Писателей мутило так, что облегчения не приносил даже дувший с моря свежий ветерок.
Объект, на который Вершков и его собратья по перу возлагали такие надежды, при ближайшем рассмотрении оказался даже не магазином, а ветхим дощатым ларьком, из каковых в родных краях Кости торговали разве что овощными семенами. За прилавком восседала усатая местная женщина в несвежем халате. На приближающуюся толпу писателей она смотрела так, как посетители зоопарка смотрят на ораву озорных и шкодливых мартышек.
– Что у вас есть выпить? – напрямую спросил Вершков.
– Все, что пожелаешь, дорогой. – Продавщица чуть отстранилась, давая возможность осмотреть товар, выставленный в ее торговой точке. – Уксус, кефир, ситро, коньяк, вино, водка.
Действительно, все перечисленное ею добро было представлено в самом широком ассортименте. У Кости, измученного последствиями антиалкогольного указа, при виде такого великолепия даже перехватило дух. Коньяк был трех сортов, от двенадцати до двадцати рублей за бутылку. Вино имелось как белое, так и красное. А от бутылок с водкой, которая здесь явно не пользовалась спросом, под воздействием южного солнца даже отклеились этикетки.
– Уксус нам не нужен, – вытаскивая деньги, сказал Вершков. – Коньяк не по карману. Для водки рановато. А вот вина мы, пожалуй, отведаем.
– Но только сначала посмотри на свои часы, – ехидно ухмыльнулась продавщица. – Забыл разве, что спиртным торгуют только с двух часов дня?
– Я из Сибири приехал, понимаете! – произнес Вершков проникновенным голосом. – У нас там уже пять часов вечера.
– Тогда совсем другое дело! – Столь убедительный, а главное, нетривиальный довод сразил продавщицу, как говорится, наповал. – Сколько тебе бутылок?
– Бутылок десять, – ответил Вершков, на глазок оценив потребности своей оравы.
– С тебя двадцать четыре рубля. Пейте на здоровье!
Бутылки разместили в карманах. От ощущения их прохладной тяжести сразу полегчало – если не в организме, то хотя бы на душе.
Поблизости, как на заказ, оказалась небольшая шашлычная. Вместо столиков в землю были врыты огромные деревянные чурбаки, способные служить плахой даже для великанов.
Шашлыки тут тоже оказались необыкновенными – каждый кусок был величиной с кулак. На порцию выходило не меньше полкило мяса плюс гора зелени и отдельная миска с острым соусом.
– Нечего облизываться, – сказал Вершков своим спутникам. – Вы сюда не жрать пришли. Пары порций вполне хватит. Хлеба попросим побольше.
Когда начали разливать первую бутылку, сразу подобревший
– Я, в отличие от некоторых, веду здоровый образ жизни. А вот шашлыка, с вашего позволения, отведаю. Хотелось бы знать, из чего он приготовлен.
Последняя фраза прозвучала несколько некстати, потому что к шашлычной со всех сторон уже сбегались собаки самых разных пород и размеров. Остановившись на безопасном расстоянии, они просительно уставились на людей, не то моля их о подачке, не то увещевая не есть мясо своих собратьев.
Впоследствии Костя убедился, что стаи бездомных собак – обязательная принадлежность любого южного города, но в этот момент кусок шашлыка (тем более изготовленного явно не из привычной свинины) застрял у него в горле.
Ситуация разрядилась благодаря шашлычнику, разогнавшему собак кусками тлеющего угля.
После третьего стакана Косте захорошело. Вино, пусть и недорогое, ничем не напоминало ту дрянь, которую в других регионах страны принято было называть портвейном или вермутом.
Воспользовавшись тем, что большинство публики было занято смакованием вина, Гофман-Разумов в одиночку сожрал почти весь шашлык, попрощался и отправился в сторону порта, где как раз в это время швартовался белоснежный иностранный лайнер.
– Приятно иногда полюбоваться на человека, ведущего здоровый образ жизни, – сказал Бубенцов, глядя ему вслед. – Может, он еще и не курит.
– Не курит, не пьет, зато жрет, как кабан, – неодобрительно произнес Вершков. – Братва, трясите карманы. Нужны деньги. У меня – пас.
Продавщица милостиво приняла назад пустую тару и выдала очередные десять бутылок. На шашлык денег уже не хватило. Пришлось довольствоваться буханкой хлеба и вполне съедобной травой, которую кто-то нарвал на ближайшей клумбе. Благословенна земля, где эстрагон и кинза произрастают прямо посреди города!
Имея позади себя светло-серую громаду Дома литераторов, а впереди – синюю бухту, заполненную лодками, яхтами, катерами и пароходами, Костя ощутил приступ счастья, состояния для него столь же редкого, как оргазм – для древнего старца.
– Мне хорошо! – сказал он вслух. – Мне хорошо! Мне на самом деле хорошо! – И тут же, совсем другим голосом, добавил: – Но добром это все не кончится…
– Эх, гулять так гулять! – возопил вдруг Бубенцов, срывая с правой ноги ботинок. – Один раз живем! На самый крайний случай заначку хранил!
Заначка представляла собой зеленоватую пятидесятку – купюру по тем временам редкую, – спрятанную под стелькой.
– Молодец! Вот это по-нашему! – Вершков чмокнул его в лоб. – По такому случаю произвожу тебя из сотников прямо в войсковые старшины.
Денег хватило не только на вино и мясо, но и на портрет ныне правящего генсека, заключенный в шикарную багетовую рамку. Вершков давно присматривал его в витрине ближайшего книжного магазина.
Несмотря на противодействие некоторых патриотически настроенных семинаристов, портрет подожгли на углях мангала. Размахивая им, Вершков выкрикивал бессвязные, противоречивые лозунги: