Жизнь, которую мы потеряли

Эскенс Аллен

– Да, ваша честь. – Мама целиком и полностью вошла в роль пропащей души из романа Диккенса.

– На этом все, – подвел итог судья.

Мама вернулась в строй людей в оранжевом, которые уже встали с места и, словно каторжники, скованные одной цепью, потянулись к двери, ведущей их обратно в тюрьму. Поравнявшись со мной, мама обожгла меня яростным взглядом, которому позавидовала бы горгона Медуза:

– Поезжай в тюрьму и внеси за меня залог, – прошептала мама.

– Но ведь судья только что сказал…

– Не спорь со мной! – злобно прошипела она и вышла из зала суда.

– Ну вот, снова-здорово, – едва слышно пробормотал я.

Я покинул здание суда и замешкался на тротуаре

не в силах решить, куда лучше свернуть: налево, к тюрьме, где сидит моя мать, или прямо к машине. Судья сказал, что она может выйти на свободу, я слышал это собственными ушами. Все, что для этого ей нужно было сделать, – это бросить пить. Нехорошее чувство проникло в мои вены, словно яд от укуса змеи. В душе шла отчаянная борьба, но в результате я повернул налево, преодолев отчаянное желание бежать без оглядки.

В тюрьме я протянул водительские права даме за пуленепробиваемым стеклом, которая направила меня в небольшое помещение, где еще одно пуленепробиваемое стекло отделяло меня от кабинки, куда должны были привести мою мать. Спустя пару минут в кабинку привели маму, уже без наручников и ножных кандалов. Сев на стул по другую сторону стекла, она сняла со стены черный телефон. Я сделал то же самое, невольно поморщившись, когда поднес трубку к лицу, представив, сколько неудачников дышали в эту трубку до меня. На ощупь трубка была липкой.

– Ты внес залог?

– Я не должен вносить за тебя залог. Ты можешь выйти отсюда и без моей помощи. По крайней мере, так сказал судья.

– Он сказал, что я смогу выйти, если повешу на себя этот монитор. Я не собираюсь вешать на себя чертовы мониторы!

– Зато ты сможешь выйти отсюда совершенно бесплатно. Ты просто не сможешь пить.

– Я не собираюсь вешать на себя чертовы мониторы! – отрезала мама. – У тебя достаточно денег. И ты вполне способен хоть раз в жизни меня выручить. Я не выдержу здесь ни одной лишней минуты.

– Мама, у меня едва хватает денег дотянуть до конца семестра. Нет, я не могу…

– Да отдам я тебе эти деньги, боже ты мой!

Теперь мы с мамой затянули собственную литанию. В шестнадцать лет я получил свою первую работу: менять масло в гараже в городе. И когда я истратил первую зарплату на одежду и скейтборд, мама закатила такую жуткую истерику, что соседи сверху вызвали арендодателя и копов. Немного утихомирившись, она заставила меня открыть сберегательный счет, а так как шестнадцатилетний подросток не мог открыть счет без согласия родителя, в банке внесли и ее имя тоже. Следующие два года мама снимала деньги с этого счета всякий раз, когда ей нечем было платить за квартиру или нужно было чинить машину, причем каждый раз с клятвенными заверениями вернуть деньги, чего, естественно, никогда не делала.

И в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, я открыл счет уже на свое имя. Лишившись непосредственного доступа к моим деньгам, мама сменила тактику, переходя от прямого воровства к неприкрытому шантажу, поскольку тот факт, что я жил в ее доме и ел ее еду, давал ей право обескровливать мой счет на сотни долларов. В результате я начал в конце каждой недели отначивать немного денег и прятать их в жестянку под слоем теплоизоляции на чердаке – мой фонд для колледжа в банке из-под кофе. Мама подозревала, что я прячу деньги, но не смогла это доказать и в результате так и не сумела их найти. В мамином больном воображении те несколько штук, что я утаил от нее, увеличились на порядок величины по сравнению с реальной суммой, лежащей под изоляцией. Ну а если брать в расчет студенческий заем и те жалкие гроши, которые я получил в качестве гранта, то мои скромные запасы превращались в мамином воображении в целое состояние.

– А что, если найти залогового поручителя? –

спросил я. – Тогда нам не придется платить все три тысячи.

– По-твоему, я об этом уже не думала?! Неужто ты считаешь меня настолько тупой? У меня нет никаких родственников по боковой линии. А без этого они со мной даже разговаривать не станут.

Ее слова прозвучали с хорошо знакомым мне надрывом, ее низкая сущность проглядывала так же ясно, как темные корни волос у пробора. Я решил проявить твердость.

– Мама, я не могу внести за тебя залог. Не могу, и все. Если я отдам тебе три тысячи, то не смогу позволить себе следующий семестр в колледже. Нет, это решительно невозможно.

– Ну тогда… – она откинулась на спинку пластикового стула, – тебе придется позаботиться о Джереми, пока я здесь. Потому что я не собираюсь вешать на себя чертов монитор.

И вот он, момент истины: последняя карта у нее в руке, доказывающая, что у нее флеш-рояль, а значит, она меня обыграла. Я, конечно, мог бы попробовать блефовать и сказать, что оставлю Джереми в Остине, но это был бы пустой блеф, о чем мама прекрасно знала. В ее взгляде чувствовалась неотвратимость падающего с обрыва камня, глаза совершенно спокойные, незамутненные, тогда как мои глаза уже дергались от ярости. Как я мог позаботиться о Джереми? Когда я на пару часов оставил Джереми одного, Лайле пришлось срочно его выручать. Я поступил в колледж, чтобы быть подальше от всего этого дерьма. И вот теперь мама тянет меня назад, заставляя выбирать между университетским образованием и братом. Мне хотелось пробить стеклянную перегородку и задушить маму голыми руками.

– Просто не верится, какой же ты эгоист! Я же сказала тебе, что верну деньги.

Я достал из заднего кармана чековую книжку и начал выписывать чек. И тут на меня накатила удушливая волна черной ярости. Я представил, как, заполнив чек, поднесу его к разделявшему нас толстому стеклу и сладострастно порву на мелкие кусочки. Однако, положа руку на сердце, я отлично знал горькую правду: мама была мне нужна, но не так, как мать нужна сыну, а как дьявол нужен грешнику. Я нуждался в козле отпущения, в ком-то, в кого я мог ткнуть пальцем и заявить: «Это ты виновата, не я». Мне необходимо было подпитывать ложную иллюзию, что я не отвечаю за своего брата, что исполнение этой обязанности выпало на долю моей матери. Мне необходимо было место, где я мог спрятать жизнь Джереми, заботу о нем; шкатулку, которую я мог плотно закрыть, убедив себя, будто его место тут, хотя в глубине души знал, что все это ложь. Мне нужен был этот шаткий аргумент, чтобы усыпить свою больную совесть. Потому что только так я мог уехать из Остина.

Я вырвал чек и показал маме. Она равнодушно улыбнулась:

– Спасибо, мой сладкий. Ты ангел.

Глава 9

На обратном пути из Остина я заехал в «Хиллвью» в надежде немного продвинуть свой проект и уговорить Карла подписать форму, дающую мне право получить его дело в офисе государственного защитника. Я рассчитывал, что встреча с Карлом поможет забыть об оставленном мамой ожоге в груди. В «Хиллвью» я вошел на негнущихся ногах, пришибленный грузом вины. Мне казалось, будто какой-то вакуум, непонятная гравитация тянет меня назад на юг, в Остин. Я думал, что если сбегу в колледж, то окажусь вне пределов досягаемости, но я все еще находился слишком близко от мамы и меня легко можно было сдернуть с нижней ветки, на которой я устроился. И какую цену мне придется заплатить, чтобы умыть руки и забыть о маме… и о брате? Какую цену придется заплатить, чтобы их покинуть? Что ж, по крайней мере, на сегодняшний день, сказал я себе, эта цена составила три тысячи долларов, внесенных в качестве залога.