Жизнь, которую мы потеряли
Шрифт:
– На сделку?
– Сделку о признании вины. Они предложили ему инкриминировать убийство второй степени. Тогда через восемь лет он имел бы право на условно-досрочное освобождение. Но он наотрез отказался. Этому человеку грозило пожизненное заключение, если его обвинят в убийстве первой степени, а он отказался от сделки о признании вины в убийстве второй степени.
– Вот тут возникает вопрос, который меня мучает, – сказал я. – Если ему дали пожизненное заключение, каким
Коллинз наклонился вперед и задумчиво поскреб отросшую за день щетину под подбородком:
– Жизнь совершенно не обязательно обходится с тобой жестоко, пока ты не умер. Тогда, в тысяча девятьсот восьмидесятом году, после семнадцати лет тюремного заключения можно было ходатайствовать об условно-досрочном освобождении. Но потом этот срок увеличили до тридцати лет. А потом закон снова изменили так, что осужденные за киднеппинг или изнасилование лишались права на условно-досрочное. Формально Айверсона судили еще в рамках прежнего законодательного акта, так что он имел право на условно-досрочное после семнадцати лет отсидки, но об этом можно было забыть. Раз уж законодательные органы штата дали понять, что насильников следует навсегда изолировать от общества, шансы Айверсона на условно-досрочное растаяли как дым. По правде говоря, получив твой звонок, я проверил информацию об Айверсоне на сайте Управления исполнения наказаний и едва не свалился со стула, увидев, что его освободили.
– Он умирает от рака, – сказал я.
– Ну тогда это все объясняет. Тюремный хоспис – это проблематично. – Коллинз понимающе кивнул, углы его губ уныло поникли.
– А что, по словам Карла, он делал в ту ночь, когда убили Кристал Хаген?
– Ничего. Он сказал, что не делал этого. Сказал, что в тот день пил, пока не вырубился, и больше ничего не помнит. Если честно, он не слишком-то помог нам с защитой, тупо сидел и наблюдал за тем, как идет судебный процесс, словно смотрел телевизор.
– А вы поверили ему, когда он сказал, что невиновен?
– Во что я тогда верил, не имело никакого значения. Я был просто судебным клерком. Мы сражались за него как могли. Сказали, что это сделал бойфренд Кристал. Такова была наша теория. У него имелись для этого все возможности. Преступление страсти. Он хотел ее трахнуть, она сказала «нет», и события вышли из-под контроля. Вполне разумная теория. Можно было, так сказать, сделать из дерьма конфетку. Но в результате присяжные нам не поверили, и это единственное, что тогда имело значение.
– Но некоторые все же считают его невиновным, – сказал я, вспомнив о Вирджиле.
Коллинз опустил глаза и решительно покачал головой, отвергая мое заявление,
– Если он этого не делал, значит он просто невезучий сукин сын. Ее тело обнаружили в его сарае. А еще они нашли ее ноготь на ступеньке его заднего крыльца.
– Он что, вырвал ей ноготь? – Я мысленно содрогнулся.
– Нет, то был накладной ноготь, одна из этих акриловых штуковин. Она сделала себе такие ногти за несколько недель до того для своего первого выпускного вечера. Прокурор утверждал, что ноготь сломался, когда он тащил ее труп в сарай.
– А вы верите, что ее убил Карл?
– Больше никого рядом не было, – ответил Коллинз. – Айверсон просто заявил, что не делал этого, но, с другой стороны, он сам сказал, что напился в стельку и вообще ничего не помнил. Бритва Оккама.
– Бритва Оккама?
– Это принцип, согласно которому при прочих равных условиях простейшее объяснение обычно самое правильное. Преступления вроде убийства редко бывают чересчур сложными, а большинство убийц не блещет умом. Ты с ним уже познакомился?
– С кем? С Карлом? Конечно, он же подписал доверенность.
– Ну да. – Коллинз нахмурился, недовольный тем фактом, что упустил столь очевидный вывод. – А что он тебе сказал? Сказал, что невиновен?
– Мы еще не говорили о его деле. Я пока так далеко не продвинулся.
– Полагаю, он непременно так скажет. – Коллинз поскреб толстыми пальцами в голове, посыпая плечи перхотью. – А когда он это сделает, тебе захочется ему поверить.
– Но вы ему не верите.
– Возможно, верил. Тогда. Я и сам толком не знаю. С парнями вроде Карла всегда непонятно.
– С парнями вроде Карла?
– Он педофил, а все педофилы – искусные лжецы. Непревзойденные. Еще не родился тот аферист, способный врать так, как педофил. – Заметив мое растерянное лицо, Коллинз счел нужным дать разъяснение: – Педофилы – это монстры, которые живут среди нас. Убийцы, домушники, воры, наркодилеры, они всегда могут оправдать свои поступки. Большинство преступлений мотивируется самыми простыми эмоциями типа алчности, или ярости, или ревности. Конечно, мы этого не прощаем, но в принципе можем понять. Все люди время от времени испытывают подобные эмоции. Черт, большинство людей, положа руку на сердце, могут признаться, что мысленно планировали преступление, идеальное убийство, которое сошло бы им с рук! Каждый член жюри присяжных испытывал ревность или ярость. Они понимают, какие основные инстинкты стоят за преступлением вроде убийства, и непременно накажут этого парня за то, что не смог контролировать свои эмоции.
Конец ознакомительного фрагмента.