Жизнь Ленина. Том 1
Шрифт:
В то время на 3-м курсе, в 1885—1886 г. он не участвовал еще ни в революционных организациях, ни в самообразовательных кружках. К кружкам он тогда относился отрицательно: «Болтают много, а учатся мало...»
<...> У Александра Ильича на столе всегда церед глазами стояли портреты отца и матери. Его сестра — бестужевка (А. И. Ульянова-Елизарова) — рассказывала, что, когда умер его отец, он, уже студент, страшно загрустил. Горе было так сильно, что его сестра и знакомые опасались, как бы он не кончил самоубийством.
Никогда я его не видел беззаботно веселым,— пишет далее Говорухин,— вечно он был задумчив и грустен. Он любил театр, вообще понимал поэзию, а особенно он любил музыку и, когда
Наконец, Александр Ильич вступил в народовольческий кружок с тем, чтобы, как он выражался, проверить на опыте правоту революционных идей. 19 февраля 1886 г. он принял участие в демонстрации, состоявшейся на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге во время панихиды по писателям, ратовавшим за освобождение крепостных,— Некрасову, Добролюбову и др. Дальнейшие демонстрации были запрещены полицией. Решено было убить царя. Когда у одного из арестованных участников нелегальной демонстрации попалась какая-то бумажка с его фамилией, он (Ульянов) стал ожидать, что его вышлют:
«Ведь это ужасная перспектива,— говорил он,— жить в захолустье, в Симбирске, например, там совсем отупеть можно. Ни книг, ни людей!»
Будущее русского капитализма, будущее русской деревни, что будет с общиной — эти вопросы, по словам Говорухина, занимали Александра Ильича. «По воззрениям своим,— пишет Говорухин,— он не подходил ни к народовольцам — ибо он отрицал активное значение общины для социализма, отрицал возможность захвата власти,— ни к соц.-демократам (он был убежден, что существенной разницы между «Народной Волей» и программой Плеханова не было)». К последней потом примкнул Ленин.
«Несколько членов террористической группы были соц.-демократами. Народовольца не было ни одного... Относительно же названия, группа сочла полезным назваться старым именем Народной Воли».
Лозунгом группы был «систематический террор», с помощью которого предполагалось свергнуть царское правительство или заставить его пойти на большие уступки. Александр Ильич верил не в индивидуальный террор, а в террор систематический, т. е. в целый ряд покушений.
Вот что говорится на странице 289 стенографического отчета заседаний Особого присутствия Сената по делу 1 марта 1887 г.:
«Подсудимый Ульянов. — Относительно своей защиты, я нахожусь в таком же положении, как Генералов и Андреюшкин. Фактическая сторона установлена вполне верно и не отрицается мною. Поэтому право защиты сводится исключительно к праву изложить мотивы преступления, т. е. рассказать о том умственном процессе, который привел меня к необходимости совершить это преступление. Я могу отнести к своей ранней молодости то смутное чувство недовольства общим строем, которое, все более и более проникая в сознание, привело меня к убеждениям, которые руководили мною в настоящем случае. Но только после изучения общественных и экономических наук это убеждение в ненормальности существующего строя вполне во мне укрепилось, и смутные мечтания о свободе, равенстве и братстве вылились для меня в строго научные и именно социалистические формы... Есть только один правильный путь развития — это путь слова и печати, научной печатной пропаганды, потому что всякое изменение общественного строя является как результат изменения сознания в обществе. Это положение вполне ясно сформулировано в программе террористической фракции партии «Народной Воли», как раз совершенно обратно тому, что говорил господин обвинитель».
Обвинитель, по словам Ульянова, был не прав, когда заявил, что маленькая банда террористов пыталась навязать обществу свои взгляды. Ульянов высказал совершенно противоположное мнение: «При отношении правительства к умственной жизни, которое у нас существует, невозможна не только социалистическая пропаганда,
Здесь председатель прервал Ульянова, посоветовав ему не излагать «общих теорий, потому что они более или менее нам уже известны», а объяснить, «насколько это действовало на вас и касалось вас».
«Подсудимый Ульянов: — Я не личные мотивы говорю, а основания общественного положения. На меня все это не действовало лично, так что с этой точки зрения я не могу приводить субъективных мотивов...»
Председатель: — Будьте по возможности кратки в этом случае.
Подсудимый Ульянов: — Хорошо... Наша интеллигенция настолько слаба физически и не организованна, что в настоящее время не может защищать свое право на мысль и на интеллектуальное участие в общественной жизни. Террор есть та форма борьбы, которая создана XIX столетием, есть та единственная форма защиты, к которой может прибегнуть меньшинство, сильное только духовной силой и сознанием своей правоты против сознания физической силы большинства. Русское общество как раз в таких условиях, что только в таких поединках с правительством оно может защищать свои права... Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-нибудь...
Председатель: — Вы говорите о том, что было, а не о том, что будет.
Подсудимый Ульянов: — Я не могу приступить к этому. Чтобы мое убеждение о необходимости террора было видно более полно, я должен сказать, может ли это привести к чему-нибудь или нет. Так что это составляет такую необходимую часть моих объяснений, что я прошу сказать еще несколько слов...
Председатель: — Нет, этого достаточно, так как вы уже сказали о том, что привело вас к настоящему злоумышлению. Значит, под влиянием этих мыслей вы признали возможность принять в нем участие?
Подсудимый Ульянов: — Да, под влиянием их. Я убедился, что террор может достигнуть цели, так как это не есть дело только личности. Все это я говорил не с целью оправдать свой поступок с нравственной точки зрения и доказать политическую его целесообразность. Я хотел доказать, что это неизбежный результат существующих условий, существующих противоречий жизни. Известно, что у нас дается возможность развивать умственные силы, но не дается возможности употреблять их на служение родине. Такое объективно-научное рассмотрение причин, как оно ни кажется странным господину прокурору, будет гораздо полезнее, даже при отрицательном отношении к террору, чем одно только негодование. Вот все, что я хотел сказать».