Жизнь Ленина. Том 2
Шрифт:
«Свобода слова — это буржуазный предрассудок,— ответил Ленин,— успокаивающий компресс от социальных язв. В республике рабочих экономическое благосостояние говорит громче, чем слова». Перед диктатурой пролетариата «стоят очень серьезные трудности, самая серьезная — это сопротивление крестьянства. Крестьянам нужны гвозди, соль, текстиль, тракторы, электрификация. Когда мы им это дадим, они будут с нами... При теперешнем состоянии России вся болтовня о свободе только пища для реакции, пытающейся подавить Россию. В этом виновны только бандиты, и их надо держать под замком». Эти слова дали им представление о том, какое будущее ожидает Советскую Россию. Грубо игнорируя хорошо известную любовь анархистов к свободе и ненависть к организации, Ленин предложил Гольдман и Беркману сотрудничать с Коминтерном, работая за рубежом на пользу Советов. Они не могли согласиться на это. Горечь их постепенно накоплялась в течение последовавшего
Анжелика Балабанова, приведшая Гольдман и Беркмана к Ленину, испытала свой «Кронштадт» еще до них. Она хорошо знала Ленина, приходила к нему домой, он с ней советовался. Она знала европейское социалистическое движение, особенно итальянское. Однажды, в 1920 году, Ленин пригласил ее к себе в Кремль и спросил, каково ее мнение о ситуации в Италии. Она сказала, что в Италии большой революционный энтузиазм. «Но, товарищ Балабанова,— перебил ее Ленин,— разве вы не знаете, что революционные события в Италии в настоящий момент были бы катастрофой, трагедией? У Италии нет ни зерна, ни угля, ни, вообще, сырьевых материалов... Не сравнивайте русский народ с другими народами. Ни один другой народ не смог бы вынести такие страдания... Нам не нужна вторая Венгрия». Преждевременная революция в маленькой стране не была нужна Ленину.
Но этот разговор показал Балабановой «лицемерие большевистской политики и лично Ленина», потому что, в то время как сам Ленин говорил ей об опасностях, связанных с революцией в Италии, Джьячинто Серрати, вождь итальянских революционных социалистов, утверждавший то же самое, попал в немилость в Москве и был объявлен предателем. Кремль заменил его Бомбаччи, которого Ленин назвал и разговоре с Балабановой «безграмотным идиотом», а другой видный большевик — «длиннобородым дураком». Позже, пишет Балабанова, большевики бросили его. Тогда он примкнул к фашистам и позже был повешен на одной виселице с Муссолини152.
Балабанова увидела, что ее окружает цинизм, неискренность, обман, всеобщая нищета, вызванная советским государством. «Я сама видела и испытала на себе,— пишет она,— как ходят в деревне из избы в избу, пытаясь обменять иголку на яйцо». Такое положение было не только результатом мировой и гражданской войн, но и следствием любви Ленина к классовой борьбе.
Поэтому Балабанова заявила в ЦК, что хочет оставить пределы России. Начались проволочки. Она без конца умоляла Ленина ускорить ее отъезд. Наконец, он сказал с раздражением: «Что ж, ладно, если вы предпочитаете Италию России, мы немедленно выполним вашу просьбу».
Однако вместо этого ЦК приказал ей поехать в санаторий на юге России. Когда она отказалась, сказав, что здорова, ей предложили важный пост на юге. В конце концов ей позволили уехать. Несмотря на десятилетия своей антикоммунистической деятельности на Западе, она сохранила уважение к Ленину. «И Лениным, и Троцким,— писала она,— руководило одно желание: служить делу народа. Этой цели они посвятили всю свою жизнь. Но поступали они по-разному». ‘Ленин был совершенно безличен. Он «убеждал, требовал повиновения», но все это совершенно безличным образом. Он каждого заставлял чувствовать ровней себе. «Это не требовало от него напряжения, такова была его подлинная натура. Своим противникам он был нетерпимым, упрямым, жестоким и несправедливым врагом, но он всегда относился к ним, как к врагам большевизма, а не как к своим личным противникам. Часто говорят, что Ленин был скромен. По-моему, это не так. Скромность предполагает наличие какого-то суждения, сравнение между самим собой и другими. Для Ленина это не играло роли. Характерно для него то, что он хотел учиться у других, особенно после того, как пришел к власти... Троцкий мыслил и поступал совсем иначе. Он служил революционному идеалу с той же самоотверженностью, что и Ленин, но каждый его поступок, каждая мысль несли на себе печать его личности: «Это сказал Троцкий, это написал Троцкий». Его темперамент и «едкая ирония» приобретали ему многочисленных врагов. «Даже когда он хотел быть дружелюбным, он всегда был закован в ледяной панцирь». Ленин был безразличен к аплодисментам и к крикам неодобрения. Он был «сельский учитель»: после урока, после выступления, он удалялся быстрыми шагами. «Он был врагом всего, что делается напоказ». Троцкий, наоборот, любил аплодисменты и громкое одобрение толпы.
Ленин
В своей маленькой книжке воспоминаний о Ленине, вышедшей в 50-х годах, Балабанова писала: «Ленин умел не смешивать своего мнения о человеке лично с мнением о полезности его как орудия на службе большевизма. Троцкого Ленин не любил». Ему не нравилось тщеславие Троцкого. Но он тесно и гармонично сотрудничал с Троцким после революции, несмотря на их разногласия.
Троцкий был аккуратен, по-пуритански щепетилен, точен, старателен. «Подумайте только,— сказал он как-то Балабановой,— мой отец хочет ко мне приехать, но у него нет башмаков, а я не могу их достать для него. Как я могу просить башмаков для моего отца, когда у стольких людей их нет?» Ленин бы в таком случае сделал исключение для своих родителей.
Троцкий одевался просто, обычно в форменный френч Красной Армии, без всяких украшений, но был всегда элегантно подтянут и чистоплотен. Одежду Ленина, как писал в газете «Нью-Йорк Уорлд» от 21 февраля 1920 г. Линкольн Айр, «трудно описать: грязноватый мягкий белый воротничок (даже грязные белые воротнички стали редкостью в России), черный галстук, коричневый костюм, брюки заправлены в валенки — самый теплый вид обуви».
Ленин принял Айра в Кремле и даже согласился привести его и фотографа Виктора Кубса к себе на квартиру, куда буржуазные иностранцы попадали редко. Там он предоставил себя интервьюеру и кинооператору, отвечая на вопросы первого и выполняя требования последнего. Айра Ленин встретил такими словами: «А вы представляете «Нью-Йорк Уорлд», это ваш правительственный орган, не правда ли?»
«По-видимому,— писал Айр в своей газете 21 февраля,— Ленин был в наилучшем расположении духа. Бросался в глаза его мрачноватый юмор. Он часто смеялся, обычно в ответ на иронические замечания, которые он так ценит. Чувствовалось та быстрота умственных реакций, то электрическое проворство ума, которые составляют, быть может, наиболее характерное его свойство».
Пока Ленин «с улыбчивой послушностью» выполнял указания фотографа, Айр изучал государственного деятеля: «Лысина, косые глаза, широкий нос, довольно толстые губы и нечесаная рыжеватая с проседью борода делают Ленина решительно некрасивым, чтобы не сказать — уродливым. Но это некрасивость бульдога — в ней нет ничего нездорового или отталкивающего. К тому же широкий и несколько выпуклый лоб мыслителя избавляет это лицо от тяжелого, почти животно-грубого выражения, которым бы оно иначе обладало. Ленин говорит по-английски медленно, но очень чисто... На все поднятые вопросы он отвечал без запинки, как человек, хорошо продумавший все свои идеи...»
Выслушивал указания Ленин и от английской скульпторши Клэйр Консуэло Шеридан, кузины Уинстона Черчилля, приехавшей в Москву с теплыми рекомендациями Льва Каменева и попавшей в Кремль к Ленину с помощью Михаила Бородина. Это была привлекательная аристократка, красота которой нашла себе тонких ценителей среди высокопоставленных коммунистов. Ленин остался невосприимчивым к ее женским чарам, но, как писала она, «у него были радушные манеры и добрая улыбка, которые сейчас же заставляли чувствовать себя непринужденно в его присутствии». Во время первого, часового сеанса 7 октября 1920 года «он не курил и не выпил даже чашки чаю». Он работал, сидя за столом. Когда он разговаривал по телефону, «его лицо утрачивало скучное выражение покоя и становилось оживленным и интересным. Он жестикулировал, обращаясь к телефону, как будто тот мог понять». Во время второго и последнего сеанса на следующий день она заставила его оставить бумаги и позировать, сидя на принесенном ею вращающемся стенде. Разговаривали они мало. В ответ на ее вопрос, почему все его секретари — женщины, он коротко сказал, что мужчины на фронте. Она спросила, читал ли он Герберта Уэллса. Оказалось, что он начал «Джоан и Питер», но не дочитал до конца. «Ему понравилось описание жизни английской буржуазной интеллигенции в начале романа». Правда ли, что двоюродный братец Уинстон — самый ненавистный в России англичанин? Ленин «пожал плечами и сказал что-то насчет того, что Черчилль — человек, за которым стоит вся мощь капиталистов». К Ленину пришел на прием товарищ. «Ленин смеялся и хмурился, глядя то задумчиво, то печально, то юмористически. Брови его были в движении: он то подымал их, то опять злобно насупливал».
Сидя на вращающемся стенде, Ленин сказал Шеридан, что «никогда еще так высоко не сидел». Став перед ним на колени, чтобы посмотреть на него в другом ракурсе, она спросила, смеясь, привычно ли ему такое отношение женщин. Вошедшая секретарша помешала Ленину ответить. «Они быстро заговорили по-русски и над чем-то смеялись».
«Он глядел на меня с презрением, как на буржуаз-ку»,— писала она позже. Может быть, ей показалось так потому, что он не реагировал на тяжелую артиллерию ее кокетства, которая неотразимо действовала на людей поменьше.