Жизнь Ленина. Том 2

Фишер Луис

— Риза-хану нельзя объявить выговор,— перебил Сталин.— Ведь он не советский подданный.

Тут Ленин захохотал, и вопрос был снят с повестки дня. Приняв правую, контрреволюционную точку зрения, Ленин высмеял Сталина, который, несмотря на то, что, исторически говоря, был правым, в иранской авантюре придерживался левореволюционного курса, не отличимого от национально-империалистического. ¹⁶⁰

Таким образом, Ленин проповедовал умеренность в Европе, но готовил крайне левые мероприятия в Азии и Африке, а как государственный деятель, ответственный за судьбу своей страны, вел себя с осторожностью, характерной для правых. Ленин представлял собою замечательное сочетание непоколебимого догматизма и практической гибкости, помесь гранитной глыбы с удавом.

33

«НОВАЯ» ДИПЛОМАТИЯ

В течение трех лет советское государство балансировало

на краю пропасти. Но оно осталось невредимым. Приходилось трезво подводить итоги. Глядя в глаза суровой действительности, Ленин не боялся сказать правду, как бы тяжела она ни была. Он смотрел на вещи по-новому. «Три года тому назад,— вспоминал он 6 ноября 1920 года,— когда мы сидели в Смольном... если бы... нам сказали, что через три года будет то, что есть сейчас, будет вот эта наша победа,— никто, даже самый заядлый оптимист, этому не поверил бы. Мы тогда знали, что наша победа будет победой только тогда, когда наше дело победит весь мир, потому что мы и начали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию»¹⁶⁰.

В другой речи, 20 ноября 1920 года, Ленин так сформулировал новое коммунистическое мировоззрение: «Оказалось, что ни победы, ни поражения ни та ни другая сторона, ни Советская Российская республика, ни весь остальной капиталистический мир для себя не получили и в то же время оказалось, что если наши предсказания не исполнились просто, быстро и прямо, то они исполнились постольку, поскольку дали нам главное, ибо гласное было то, чтобы сохранить возможность существования пролетарской власти и Советской республики, даже в случае затяжки социалистической революции во всем мире»^{164 165}.

Необходимость вынудила Ленина временно отказаться от революции вне России и окопаться на родине: как практик, он останавливался перед неподатливым препятствием. Но оставалась надежда, оставался Коминтерн: «Мы все время знали и не забудем,— сказал Ленин 6 ноября,— что наше дело есть международное дело, и пока во всех государствах,— и в том числе в самых богатых и цивилизованных,— не совершится переворота, до тех пор наша победа есть только половина победы, или, может быть, меньше».

Как советское государство смогло уцелеть? «Три такие могущественные державы, как Англия, Франция и Америка, не могли соединиться против нас и оказались разбитыми в той войне, которую они начали против нас соединенными силами»,— говорил Ленин, сильно преувеличивая. Эти державы использовали лишь мельчайшую долю своей мощи против Советской России. И если они не смогли соединиться, то как же они воевали «соединенными силами»? Тут Ленин просто хотел подчеркнуть, что великие державы потерпели поражение потому, что «они наполовину трупы... потому что... класс буржуазии сгнил». Поэтому Россия в безопасности, и мировая революция остается возможностью. С тех пор установилась прочная кремлевская мода: всегда преувеличивать трудности, испытываемые другими странами, чтобы утешить соотечественников, и развлекать их призрачным цирком «мировой революции», когда не хватает хлеба и других предметов потребления. Ленин, однако, прибавил реалистический штрих к картине: было бы сумасшествием, сказал он, если бы большевики обещали или мечтали силами одной России переделать весь мир. Сначала надо было переделать Россию. «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны,— провозгласил Ленин в своей речи 20 ноября,— ибо без электрификации поднять промышленность невозможно». Он представил подробный план электрификации, но указал, что это только одна из грандиозных задач, стоящих перед правительством. «Экономических основ для действительного социалистического общества еще нет». Кроме того, наблюдается «возрождение бюрократизма».

У массы рабочих и крестьян нет еще грамотности и культуры для того, чтобы поднять промышленность и уничтожить бюрократию, въевшуюся в партийную и государственную иерархию, признавал Ленин. Военные задачи отвлекали «все лучшее из пролетариата», поэтому в советский аппарат попали «буржуазные элементы» — трусы и бюрократы. По сравнению с десятками миллионов мелких буржуа в городе и деревне «нас мало», жаловался Ленин. Энтузиазм стал падать, появилось желание раздобыть теплое местечко в какой-нибудь канцелярии. Те, кто был достаточно образован для административной работы, не отличались симпатиями к большевизму, а квалифицированных коммунистов и сочувствующих было мало. За прошедшие три года лозунг Ленина о том, что каждая кухарка может управлять государством, успел отмереть.

Бюрократизм был детской болезнью правительства, которое хотело управлять всем — экономикой, политикой, просвещением. По мере того, как росла централизация управления, эта болезнь стала постоянным состоянием государства. Ленин это заметил, уже стоя одной ногой в гробу.

Покамест ему приходилось создавать наново внешнюю и внутреннюю политику, которые являются близнецами во всех странах, в том числе и в коммунистических. Свою речь на собрании секретарей ячеек московской организации РКП(б) 26 ноября 1920 года¹⁶⁶ Ленин начал такими словами: «Товарищи, я с большим удовольствием, хотя, признаться, и с удивлением, увидел, что вопрос о концессиях вызывает огромный интерес. Отовсюду раздаются крики, и, главным образом, они идут с низов. Спрашивают, как же это так: своих эксплуататоров прогнали, а чутких зовем?»

Ленин в данном случае подразумевал не только вопрос об иностранных концессиях, но и вопрос о возможной легализации внутреннего капитализма.

Гражданская война окончилась поражением барона Врангеля. Теперь советские граждане стали недоумевать, а коммунисты — беспокоиться, какая судьба ждет военный коммунизм. Некоторые считали такой коммунизм воинствующим и хотели сохранить его. Им нравились многие его черты: борьба с буржуазно-капиталистическим большинством путем реквизиций и продразверсток в деревне, направленных против кулаков и середняков, создание совхозов — «сельскохозяйственных заводов», насильственная коллективизация кое-где и первые опыты сельских коммун, запрет частной торговли, государственная монополия на внешнюю торговлю, правительственное управление всем индустриальным производством, горным делом, лесозаготовками, транспортом и т. д., добровольно установленный лимит на заработную плату коммунистов, государственный надзор над искусством, литературой, театром, кино. Все это означало безраздельную власть государства, уничтожающего капитализм, и казалось социализмом. Но Ленин особым декретом от 25 ноября 1920 года предложил иностранным фирмам большие концессии. Что это предвещало?

Выступив в защиту декрета, Ленин обрисовал новые принципы советской внешней политики: политики баланса сил. «Пока мы не завоевали всего мира, пока мы остаемся, с точки зрения экономической и военной, слабее, чем остальной капиталистический мир, до тех пор надо держаться правила: надо уметь использовать противоречия и противоположности между империалистами. Основной опыт мы имели в этом отношении, когда заключали Брестский договор»,— напомнил Ленин. Но теперь «с каждым годом западные державы от войны отдыхают». Несмотря на «ядра» Коминтерна во всех странах «быстрота, темп развития резолюции в капиталистических странах гораздо медленнее, чем у нас. Очевидно было, что, когда народы получат мир, неизбежно будет замедление революционного движения. Поэтому, не гадая насчет будущего, мы не можем в настоящее время ставить ставку на то, что темп этого переменится на быстрый. Наша задача решить, как нам быть в настоящее время. Люди живут в государстве, а каждое государство живет в системе государств, которые относительно друг друга находятся в системе известного политического равновесия».

Таким образом, Ленин провозгласил, что государство, будь оно капиталистическое или коммунистическое, остается государством и должно жить по государственным правилам. Если оно не хочет нарушить равновесие сил войной или вывозом революции, то оно должно подчиниться принципу такого равновесия. Предположение, что социалистическая страна не может быть империалистической, кажется весьма вероятным, и социалистическое государство, наверное, доказало бы его справедливость социалистической же внешней политикой. Но когда страна, как бы она себя ни называла, усваивает политику описанного Лениным «равновесия сил», столь характерную для девятнадцатого века, не приходится удивляться, если она унаследует и все грехи капиталистической страны девятнадцатого века.

Далее Ленин отметил, что «капиталистами на всей земле закуплено громадное большинство сильнейших источников сырого материала, или, если не закуплено, то политически захвачено». «Надо уметь с этим считаться, надо уметь это использовать. Вести войну против современной Антанты мы не можем... Политически мы должны использовать разногласия между противниками, объясняемые глубочайшими экономическими причинами. Если мы попытаемся использовать разногласия мелкие, случайные, мы попадем в положение мелкого политикана и дешевенького дипломата». Советы хотели играть на большие ставки используя «коренные противоположности в современном капиталистическом мире». «Первая, ближайшая к нам, это — отношения Японии и Америки. Война готовится между ними... Что война готовится, что она неизбежна, это несомненно». «Но при таком положении можем ли мы остаться равнодушными и только сказать, как коммунисты: «Мы будем пропагандировать коммунизм внутри этих стран». Это правильно, но это не все. Практическая задача коммунистической политики есть задача использования этой вражды, стравливая их друг с другом». Ленин рассуждал так: В Японии 50 миллионов населения, в США 110 миллионов, и они гораздо богаче, чем Япония. «Япония захватила Китай, где 400 миллионов населения и запасы угля, богатейшие в мире... Смешно думать, что капитализм более крепкий не отнимет у капитализма более слабого всего награбленного последним... Тут получается новая обстановка. Если возьмете две империалистические страны: Японию и Америку — они хотят воевать, они будут воевать за первенство в мире, за право грабить», потому что у Америки «нет никаких колоний». Кроме того, «Америка неизбежно стоит в противоречии с колониями, а если она попробует глубже тронуть, она вдесятеро поможет нам. В колониях возмущение кипит и, когда тронешь их, то хочешь ты или не хочешь, богат ты или не богат,— а чем богаче, тем лучше, но ты поможешь нам, и господа Вандерлиппы полетят». Ленин был уверен, что конфликт между Японией и Америкой из-за колоний неизбежен. В этой войне «мы, коммунисты, должны использовать одну страну против другой. Не совершаем ли мы преступления против коммунизма? Нет, потому что мы делаем это, как социалистическое государство, ведущее коммунистическую пропаганду и вынужденное использовать каждый час, дарованный ему обстоятельствами, чтобы окрепнуть с максимальной быстротой. Мы начали крепнуть, но крепнем очень медленно. Америка и другие капиталистические страны растут в своей экономической и военной мощи дьявольски быстро. Как бы мы ни собирали свои силы, мы будем расти несравненно медленнее. Мы должны использовать создавшееся положение: в этом вся суть концессий Камчатки». Камчатские концессии приблизили бы час войны между Японией и Америкой.