Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

де Шамбле?н де Мариво? Пьер Карле

— Дорогая моя девочка,— сказала мне госпожа де Миран, — тебе будет очень трудно убедить его сердце отказаться от тебя: чем больше я на тебя гляжу, тем меньше надежд у меня, что тебе это удастся. Попробуем все-таки, а сейчас давайте посмотрим, что он пишет тебе.

Письмо было короткое, и насколько мне помнится, вот каково было его содержание:

«Я ищу вас уже три недели, мадемуазель, и умираю от тоски. У меня нет намерения объясняться вам в любви, я не заслуживаю того, чтобы вы выслушали меня. Я хочу лишь броситься к вашим ногам, сказать, как я раскаиваюсь, что оскорбил вас; я хочу

просить у вас прощения, но не надеюсь его получить. Что ж, отомстите мне, отказав в сей милости. Вы еще не знаете, каким это будет для меня тяжким наказанием, так узнайте. Я ищу только одного утешения — сказать вам об этом».

Да, содержание письма было приблизительно таким; оно взволновало меня, и, признаюсь, сердце мое втайне ловило каждое его слово; кажется, госпожа де Миран это заметила, так как сказала, пристально глядя на меня:

— Дочь моя, это письмо вас растрогало, не правда ли?

— Не стану отрицать, матушка, я не умею лгать,— ответила я.— Однако вы не бойтесь, из-за этого мое мужество не уменьшится,— наоборот, я выполню свой долг.

— Но о каком оскорблении он говорит?

— Он дурно отозвался обо мне, когда застал господина де Клималя на коленях передо мной,— ответила я.— Но, получив мое письмо, в котором я просила его передать его дяде сверток с нарядами, он увидел, что мнение его обо мне ошибочное и что я невинна. Оттого господин де Вальвиль и написал, что он оскорбил меня.

— Раз он так пишет,— сказала госпожа Дорсен,— можно не сомневаться в его порядочности и его любви. Приятно, что он отдает должное добродетели Марианны,— это говорит о его благородстве. А чем больше он уважает вашу дочь, дорогая, тем легче ей будет уговорить его согласиться на то, чего требуют от него и рассудок и обстоятельства. Смело рассчитывайте на это.

— Вы убедили меня,— ответила моя благодетельница,— Но нам пора уходить, докончим наш разговор. Решим, что Марианна напишет Вальвилю.

— Я напишу очень коротко и могу это сделать при вас, сударыня. Тут, в приемной, есть чернила и бумага.

— Хорошо, напиши, дочь моя. Ты права, достаточно одной строчки.

И я тотчас же написала такую записку:

«Сегодня я не могла поговорить с вами, сударь, а между тем мне нужно кое-что сказать вам».

— Матушка, когда просить его прийти? — спросила я госпожу де Миран, прервав свое послание.

— Завтра, в одиннадцать часов утра.

«И я буду вам очень обязана,— добавила я в письме,— если вы навестите меня завтра, в одиннадцать часов утра. Остаюсь...» и так далее, а внизу, как всегда: «Марианна».

Я написала адрес, который продиктовала мне моя благодетельница, и отдала ей письмо; она обещала запечатать его и послать с монастырским слугой — с ним она договорится, когда будет уходить.

— Предупреждаю тебя, дочь моя, что я буду присутствовать при этом свидании,— сказала она, прощаясь со мной.— Я приеду через несколько минут после него, и ты успеешь сказать ему, что я встретилась с тобою в этом монастыре, что я поместила тебя сюда в пансион и, беседуя со мной, ты случайно узнала, что я его мать; я тебе рассказала, как он меня огорчает, ибо с тех пор, как он увидел некую юную особу, ту самую, которая повредила себе ногу на улице и была перенесена

в мой дом (тут добавишь, что мне ее история известна), он отказывается вступить в брак, о котором все было решено. И тут появлюсь я, как будто пришла навестить тебя, а уж твоей задачей будет довести дело до конца. До свидания, Марианна,— до завтра.

— До свидания, дитя мое,— сказала мне и госпожа Дорсен.— Я ваш добрый друг, не забывайте этого. До скорого свидания. Дорогая госпожа Миран, я хочу, чтобы она на днях приехала вместе с вами ко мне, пообедать. Если вы не привезете ее с собой, предупреждаю, я сама за ней приеду.

— В первый раз она приедет со мною,— сказала госпожа де Миран,— а потом я предоставлю ее в полное ваше распоряжение.

На все эти любезности я ответила лишь улыбкой и глубоким реверансом; я осталась одна и была в довольно спокойном расположении духа.

Кто увидел бы меня тогда, подумал бы, что я грустна, но в душе у меня не было уныния, я только по виду казалась печальной, и, если разобраться хорошенько, меня переполняло умиление.

Однако ж я вздыхала, словно меня томило горе; быть может, я и считала себя несчастной из-за горестного стечения обстоятельств, ведь я полюбила человека, о котором больше не могла и думать,— вполне достаточная причина для скорби; но, с другой стороны, этот человек отвечает мне нежной любовью, а какая это великая радость! Да и самолюбие мое было польщено: оказалось, что я чего-то стою. Какая большая честь выпала на мою долю! Относительно же всего остального надо набраться терпения.

К тому же я сегодня великодушно приняла на себя такое серьезное обязательство, так ясно доказала, сколь благородно мое сердце, что обе мои посетительницы растрогались до слез и восхищались мною. Видите, как я гордилась своей прекрасной душой и как внутреннее мелкое тщеславие отвлекало меня от забот, которые могли бы терзать меня!

Но перейдем к описанию события, которое произошло на следующий день.

Записка моя, несомненно, была передана Вальвилю. Я назначила ему прийти в монастырь к одиннадцати часам, и он явился ровно в одиннадцать.

Когда Вальвиль пришел ко мне в первый раз, то, как он мне сказал впоследствии, ему казалось необходимым прибегнуть к переодеванию, и он сделал это по двум причинам: во-первых, после оскорбления, которое он мне нанес, я, пожалуй, отказалась бы говорить с ним, если бы он вызвал меня от своего имени; во-вторых, прежде чем разрешить мне свидание, настоятельница, быть может, пожелала бы узнать, зачем он пришел и кто он такой, все эти помехи отпадут, если он предстанет в облике слуги и скажет, что он прислан от госпожи де Миран,— из осторожности он так и сказал.

Но на этот раз он понял по простоте и ясности моего письма, что я освобождаю его от какого бы то ни было маскарада и в нем нет надобности.

Позднее он признался мне, что самая простота моего письма встревожила его; и действительно, она не была добрым знаком для него — назначенное свидание не походило на любовную интригу: оно было слишком невинно и не сулило ничего благоприятного для ухаживания.

Как бы то ни было, когда пробило одиннадцать часов, сама настоятельница пожаловала ко мне сообщить, что пришел Вальвиль.