Жизнь Маркоса де Обрегон

Эспинель Висенте

Я бросился к его ногам, благодаря его за такое благодеяние и честь; потом сел на коня, а проводником моим был тот, кто еще недавно хотел меня убить. Я прибыл в Венецию, как мне казалось, настолько богатым, что мог бы купить ее всю. Я сказал своему проводнику, чтобы он проводил меня в очень хорошую гостиницу, так как он хорошо знал город. Когда я вошел туда, было неподходящее время отпустить его, хотя я держал его при себе так же охотно, как он шел. Я отдохнул эту ночь и наутро отпустил его.

Глава VIII

С большим изумлением рассматривал я величие этой республики, столь богатой и пользовавшейся таким уважением, что обитатели ее были убеждены, будто они имеют больше оснований быть тщеславными,

чем все остальные нации в мире. Однако в их внешнем поведении этого не обнаруживалось, потому что они держатся настолько скромно, что тот, кто их не знает, не примет их за то, что они есть на самом деле. А что касается их тщеславия, то здесь подходит забавный случай, происшедший между одним знатным венецианцем и одним португальцем, тоже принадлежащим к народу, который настолько полон самообожания, что не ставит ни во что весь остальной мир.

Когда я собирался пройти через маленький мостик, называющийся мостом Брагадина, я остановился, потому что позади меня шел один из Великолепных; [423] я оказал ему почтение, потому что они хотят, чтобы им оказывали его. А с другой стороны моста шел, глядя на горизонт, полный рослый португалец с перчатками из выдры на руках и обутый в спускавшиеся складками сапоги. Когда они дошли до середины мостика, Великолепный подумал, что португалец уступит ему дорогу, что было бы справедливо, так как он был в своей стране, – а португалец хотел того же для себя, будучи в чужой стране. Случилось, однако, так, что, достигнув середины моста, оба они очень величественно столкнулись и, чтобы не упасть в воду, португалец оттеснил его, а Великолепный не решился обойти стороной. Оба упали: Великолепный на спину, так как обладал слабыми ногами, а португалец ничком, так что чуть-чуть оба не упали в море. Португалец быстро встал, стряхнул с себя пыль перчатками из выдры, а Великолепный отряхнул красные чулки и платье на спине. Когда они стряхнули с себя пыль, они остановились и стали смотреть друг на друга, и, пробыв некоторое время в таком изумлении, Великолепный сказал португальцу:

423

Титул «Великолепный» – Magnifico – носили в итальянских городах представители знати, а также лица, отправляющие (или отправлявшие в прошлом) какую-нибудь общественную должность; это было подражанием римским патрициям.

– А вы знаете, что я венецианец, благородный патриций? – а португалец таким же тоном ответил или спросил:

– А вы знаете, что я португалец, фидальго [424] из Эвора? – на что венецианец очень презрительно сказал ему:

– Убирайся в публичный дом, козел рогатый! – а португалец, топнув ногой, ответил ему:

– Отправляйся сам туда, негодяй!

Каждый из них пошел своей дорогой, поворачивая голову назад, причем Великолепный показывал пальцем на португальца и говорил, громко смеясь:

424

«Фидальго» – португальская параллель испанскому «идальго». Эвора – город и провинция в Португалии.

– Не идет, сумасшедший. Португалец точно так же говорил:

– Оглядывается, дурень.

Так что я не мог решить, кто из них обоих был более тщеславен и глуп, хотя полагаю, что португалец, – потому что он был дерзким в чужой стране, где так не любят испанцев, что венецианцы говорят, восхваляя свой город, что в нем не бывает ни жары, ни холода, ни грязи, ни пыли, нет мух и даже москитов, ни блох и вшей, и даже нет испанцев. Венецианцы настолько изворотливы, что нет восхваления

на свете, каким они не воспользовались бы для того, что они любят и что им нужно, и нет таких непристойных слов, какие они не употребляли бы по отношению к тому, к чему они питают отвращение.

Один из таких дворян пришел купить немного рыбы и в очень ласковых и любезных выражениях осведомился у торговца рыбой, не будучи знаком с ним, как поживают его жена и дети, а его самого называл очень почтенным человеком. Но когда тот не захотел отдать ему рыбу по желаемой цене, он назвал его рогоносцем, жену его развратницей, а детей ублюдками.

Я видел там очень примечательные проявления превосходства, на какое, по их мнению, они имеют все права, вследствие древности своего рода и своего могущества.

В час обеда я пошел в свою гостиницу, и едва я пришел туда и начался обед, как мне сказали, что меня разыскивает какая-то знатная дама на носилках, спрашивая:

– Где здесь живет испанский солдат?

Я видел, что, кроме меня, другого здесь не было; я встал и пошел узнать, что ей угодно. Я увидел выходящую из носилок женщину; она была очень стройна и очень красива и не менее хорошо одета. Очень ласково, в приветливых и любезных словах, она поздравила меня с благополучным прибытием, что повергло меня в смущение и сомнение, так как я подумал, что она действительно принимает меня за другого; поэтому я сказал ей:

– Сеньора, я считаю себя недостойным столь высокого и благородного посещения, как ваше. Умоляю вас получше удостовериться, тот ли я, кого вы ищете.

Обнимая меня, с радостным видом она ответила:

– Сеньор солдат, я очень хорошо знаю, кого я ищу и кого уже нашла. Я сеньора Камила, сестра сеньора Аврелио, от которого вчера вечером я получила письмо, приказывающее мне принять вас и ухаживать за вами не как за чужим человеком, а как если бы это был он сам, – все время, какое вам будет угодно пробыть в Венеции.

– Я вполне уверен, – отвечал я, – что от такого благородного кабальеро я могу ожидать всех благ мира, и, вероятно, все предпринятое столь прекрасной и благоразумной сеньорой направлено к моему благу.

– Ну, так следуйте за мной, – сказала она, – хотя все это утро я не могла найти вашего местопребывания, у себя я распорядилась, чтобы для вас был приготовлен обед, приличествующий такому лицу.

И хотя я отказывался от этого, потому что здесь уже за все было заплачено, она сказала, что я должен обязательно исполнить приказание ее брата. Поэтому, расплатившись в гостинице, я отправился с ней, не сомневаясь уже в том, что она говорила. Однако я шел, думая, не было ли это хитростью со стороны ее брата, чтобы осуществить в Венеции то, чего ему не удалось выполнить в своей усадьбе. Но она вела меня в свой дом с такой приветливостью и любезностью, что у меня исчезли всякие дурные мысли и подозрения.

Мы вошли в очень красиво убранный зал, где я нашел накрытый стол, уставленный обильными и изысканными кушаньями, которыми я занялся очень охотно, потому что имел большую потребность в этом. Все блюда были очень вкусно приготовлены, а кроме того, их раскладывала и предлагала сеньора Камила своими серебристо-белыми руками, не переставая превозносить расположение и настойчивость, с какими сеньор Аврелио, ее брат, поручал ей все это. После обеда она достала подписанное Аврелио письмо, гласившее следующее: «Я озабочен из-за одного испанского солдата, моего гостя, поступки которого обнаруживали в нем человека знатного; я не мог принять его так, как мне хотелось бы, хотя ваша сестра и моя супруга послала ему в дорогу янтарный кошелек с сотней эскудо, а от себя лично золотой крест с рубинами и изумрудами, так как в то время больше ничего не могла. Разыщите его, окажите ему гостеприимство и примите его как меня самого, не давая ему ничего тратить за все время его пребывания в Венеции, – а если он вздумает вернуться сюда, дайте ему все необходимое на дорогу».