Жизнь Маркоса де Обрегон
Шрифт:
Плутовской роман, как следует из всего сказанного, – жанр, по своей природе не менее «протеистичный», нежели его герой. И если Висенте Эспинель максимально приближает его к достоверной «автобиографии», то Луис Белее де Гевара возвращает к «началу», точнее, к «продолжению» «Ласарильо» 1555 года, к фантастическим метаморфозам Ласаро в стране тунцов, аллегорически разоблачающим неправедность жизни на земле людей. К этой же жанровой традиции – менипповой сатиры, или мениппеи – относятся и упоминавшиеся «Сновидения» Кеведо, и предшествующие им во времени фантастические диалоги раннего испанского Ренессанса, вроде «Погремушки» или «Диалога о превращениях».
Тема постижения истины героем, в процессе созерцания раскрывающегося в фантастической ситуации во всем
Еще одним непосредственным литературным источником «Хромого Беса» является сочинение Родриго Фернандеса де ла Рибера «Причуда острого взгляда» (1630), в котором наставник по имени Разочарование демонстрирует автору мир с высоты Севильского собора – эпизод, явно повторенный Геварой во втором «Скачке», где Хромой Бес показывает студенту дону Клеофасу «мясную начинку» Мадрида с колокольни храма Святого Спасителя.
Образ Хромого Беса – одного из двух главных героев повести – писатель заимствовал из фольклора, из народной демонологии, где Хромой Бес фигурировал также под именами Ренфаса и Асмодея. «Хромой бесенок знает больше других», «Хромой бес проворней прочих» (изречение, по смыслу близкое к русскому: «Наш пострел везде поспел») – гласят испанские народные поговорки. В протоколах инквизиционных процессов XVI–XVII веков сохранились записи «ведьмовских» заговоров и заклинаний, в которых не раз встречается имя Хромого Беса. Не столь всесильный, как другие демоны, не столь устрашающего обличья – небольшой пост героя Велеса де Гевара создан был народным воображением, – он однако, имел славу самого ловкого, самого скорого посредника в любовных и прочих делах, «греховодника», любителя танцев и развлечений, подбивающего на подобные занятия смертных, – у Велеса де Гевара он «самый озорной из всех адских духов». Этот-то всеведающий хромой циник, бес-пикаро (по определению Л. Пинского), увлекает своего освободителя студента дона Клеофаса, оставляющего на время студенческую скамью, в воздушное путешествие по Испании, демонстрируя ему «изнаночную», непарадную сторону общественной и частной жизни страны.
Роли между доном Клеофасом и Хромым Бесом распределены следующим образом: дон Клеофас в связи с тем или иным представшим перед его взором зрелищем задает Бесу вопросы, то есть выступает с позиции наивно-несведущего наблюдателя жизни; Хромой отвечает на них, преподнося увиденное доном Клеофасом в сниженно-разоблачающем аспекте, затем дон Клеофас снова берет слово и уже в духе постигшего истину делает выводы из увиденного, впадая при этом зачастую, по собственному шутливому замечанию, в тон проповедника. По форме перед нами – диалог. По сути – дальнейшее развитие «внутренней» формы плутовского романа, жанра по своей природе монологического.
Велес де Гевара выделяет из биографии героя жанра – пикаро только один студенческий период и замыкает повествование в рамки новеллистического эпизода, рассказывающего о преследовании «вечного студента» дона Клеофаса жаждущей женить его на себе «фальшивой» девицы доньи Томасы. Эта «цикличная» композиция повести – вполне в духе традиций «Ласарильо» и «Гусмана де Альфараче», классических образцов жанра. Однако если традиционный герой – пикаро за время, отделяющее начало повествования от его конца, успевал пройти целую школу жизни и познать не только окружающую действительность, но и, прежде всего, самого себя, то дон Клеофас в основном – зритель грандиозного спектакля на кеведовскую тему «мир изнутри». Весь огромный жизненный опыт, приобретаемый
Как уже говорилось, и в самом первом образце «пикарески» – в «Ласарильо», изображаемая реальность дана «многоракурсно» глазами несмышленого мальчика Ласарильо, постепенно постигающего премудрости жизни глазами Ласаро – городского глашатая, довольного собой и достигнутым им местом в обществе и глазами автора, скрывающегося за фигурой героя-повествователя и явно иронически оценивающего его исповедь. Однако все эти точки зрения на мир не располагаются в повествовании на одной плоскости, а входят одна в другую, подчинены универсальному «плутовскому» опыту: читатель «пикарески» как бы рассматривает действительность через многофокусную, но статично укрепленную подзорную трубу.
В повести Луиса Велеса де Гевара дон Клеофас предстает в тех же двух ипостасях – несведущего и все постигшего героя, но связует эти ипостаси не лежащий между этими состояниями личный опыт, а фокусы Хромого Беса. И читателю повести мир также дан таким, каким он видится дону Клеофасу, то есть таким, каким его выставляют Хромой Бес и стоящий за ним автор. И в диалоге «Хромого Беса» не столько сопоставляются соизмеримые в своей истинности точки зрения на мир (как, например, в «Дон Кихоте» Сервантеса), а разворачивается ситуация «педагогического» диспута, в которой одна сторона выступает в роли поучаемого, другая – в роли наставника, безраздельно владеющего истиной, – мотив общения любознательного героя с Бесом, как отмечает Л. Пинский, восходит через западноевропейские сказания о Соломоне и Морольте к восточным талмудическим легендам о Соломоне и Асмодее.
Таким образом, несмотря на отказ Велеса де Гевара от традиционно автобиографической формы повествования, «Хромого Беса» с «пикареской» роднит не только использование писателем героев-плутов, а также ситуации и мотивы, неоднократно возникавшие до того на страницах плутовских романов, но и – прежде всего – сам принцип изображения действительности с всеобъемлющей «плутовской» точки зрения.
С. Пискунова
Комментарии
В настоящем издании воспроизводится единственный русский перевод романа В. Эспинеля, сделанный историком испанского театра С.С. Игнатовым на рубеже 1920-х – 1930-х годов и опубликованный в издательстве Academia (Москва – Ленинград, 1935). В основу перевода положено на тот день новейшее испанское издание «Маркоса де Обрегон», подготовленное С. Хили Тайя и вышедшее в Мадриде в 1922–1923 гг. Русское издание романа снабжено обстоятельной вступительной статьей и примечаниями переводчика. С.С. Игнатов особо оговорил свое намерение сохранить в транскрипции испанских слов и собственных имен «испанское произношение, иногда очень отличное от установившейся традиции» – речь идет о традиции времен создания перевода. Впрочем, транскрипции, предлагаемые С.С. Игнатовым отличны и от современных принципов транскрибирования (например, совр. кабальеро – кавальеро у И.; Эухенио – Эухеньо – у И.). Не всегда разделяя, но уважая творческие принципы С.С. Игнатова, создавшего выдающийся для своего времени памятник русского переводческого искусства, издатели настоящего тома сохранили предложенные Игнатовым написания, но сочли необходимым убрать дефисы после приставки «де» и между составными частями испанских имен собственных, отсутствующие в испанском тексте и применявшихся в русских переводах с испанского для целостной передачи имен типа «Бернардо де Сандоваль и Рохас».
Особую ценность примечаниям С.С. Игнатова, также без правки воспроизведенных в настоящем издании, придает установление им заимствований у Эспинеля со стороны Лесажа – автора «Жиль Бласа из Сантильяны», рассмотренных в контексте посмертной судьбы «Маркоса де Обрегон».