Жизнь моряка
Шрифт:
Подошли портовый буксир и катер командира порта.
Тейлор привез мне на прощанье подарок — индийскую долбленую, украшенную резьбой тыкву, серебряную трубочку и коробку «эрба мате».
Мате — парагвайский чай. Он имеет вид серо-зеленого порошка. Его всыпают в тыкву, заваривают и пьют через трубочку. Мате приписывают многие целебные свойства, но вкус его для непривычного человека очень неприятен, а острый запах, равно как и цвет, сильно напоминает персидскую ромашку.
Подарок Тейлора был единственной местной вещью, которую я вывез из прилаплатских республик.
В
Наступил рассвет, а «Мирадор» не пришел. Вместо него пришла радиограмма от Додерос:
«„Мирадор“ выйдет, как только начнется ожидаемая прибыль воды. Телеграфируйте, когда пройдете канал Мартина Гарсия».
Целый день прошел в составлении анкет для Росарио. Шутка ли! Надо было не только каждого человека измерить, взвесить на весах, написать всю его биографию, биографию родителей и прародителей (в анкете есть вопрос: какие фамилии носили ваша мать и бабушка до замужества и где они родились?), но в добавление к фотографии каждого еще и описать портрет: длину носа, ширину рта, цвет волос, глаз, кожи. И все это надо было сделать на испанском языке. Затем к каждой анкете требовалось приложить отпечатки всех десяти пальцев.
К вечеру подошел «Мирадор» — большой, сильный, красивый и очень чистый буксирный катер.
Закрепили буксир, подняли якорь и двинулись по морскому каналу в сторону Буэнос-Айреса.
Утром подошли к поворотному плавучему маяку на банке Чико и к плавучей лоцманской станции, с которой должен был к нам приехать новый лоцман для реки Параны.
Однако ни на призывные свистки «Мирадора», ни на наш сигнал, ни на радио никто не отозвался. Пришлось стать на якорь.
Часов в десять утра подошел катер с лоцманской станции, взял нашего лаплатского лоцмана. Капитан катера сказал, что все лоцманы разобраны, на станции нет ни одного свободного и очередной лоцман приедет к нам только вечером.
Уже было совсем темно, когда тот же катер привез к нам маленького, круглого, очень подвижного брюнета в черном костюме, червой соломенной шляпе, с бриллиантом в галстуке и с двумя новенькими кожаными чемоданами. Это оказался лоцман для Параны, итальянец, сеньор Карузо.
Ему отвели каюту третьего помощника, который временно поселился вместе с четвертым.
Сеньор Карузо заявил, что до рассвета сниматься не стоит, так как самое трудное место — канал Мартина Гарсия — нужно проходить обязательно днем.
Наступила ночь на 1 января 1927 года.
У нас готовились к встрече Нового года. Решили встретить Новый год все вместе и пригласить сербов и хорватов с «Мирадора».
Мы сразу же подружились и ухитрились довольно свободно объясняться, хотя, правда, это была смесь русского, церковнославянского, итальянского и испанского языков с добавлением английских слов в особо затруднительных случаях. Впрочем, молодым морякам, в особенности если они весело настроены, не надо много слов для того, чтобы поговорить по душам.
— Камарадо!
— Камарадо!
И
— Боно?
— Боно!
И опять хлопнут друг друга и опять захохочут.
Помещение учеников и команды приняло праздничный вид. Борта и койки были завешаны флагами, столы покрыты скатертями и уставлены пирогами, большими кусками жареного мяса, закусками из саутгемптонских запасов и свежими фруктами. Была и мадера, по бутылке на четырех человек.
«Мирадор» ошвартовался борт о борт. Все помылись, почистились, приоделись и после седьмой склянки сели за ужин.
Было весело, шумно, сербы чувствовали себя прекрасно.
За несколько минут до полуночи наш струнный оркестр собрался за занавеской из флагов, и с последним ударом восьмой склянки грянул «Интернационал». Все встали.
После «Интернационала» начались дружеские тосты.
Праздник кончился вечером самодеятельности, в котором приняли участие и гости.
Один из механиков «Мирадора» оказался виртуозом игры на гитаре и сыграл несколько прелестных хорватских народных песен.
Разошлись после двух часов, а в шесть начали сниматься с якоря.
Ветер посвежел. Мы поставили в помощь буксиру марсели.
Мы все еще шли, почти не видя берегов. Слева сзади чуть-чуть маячил Буэнос-Айрес, и спереди справа скорее чувствовался, чем виднелся, низкий берег. Однако обставленный баканами фарватер был неширок и час от часу становился извилистее.
Сеньор Карузо, должно быть, никогда не водил парусных кораблей и, стоя на баке, танцевал, махал руками и бесился, когда уже бороздивший килем дно «Товарищ» не сразу слушался положенного на борт руля.
Мы скоро перестали ожидать команд Карузо и, подходя к бакану, означавшему поворот в ту или другую сторону, сами заблаговременно перекладывали руль. Таким образом, к моменту, когда Карузо начинал махать руками, руль был уже положен в нужную сторону.
Все шло гладко почти до самого вечера. Но вот в одном узком и мелком месте «Товарищ», несмотря на положенный право на борт руль, медленно пошел влево. Карузо начал кричать, махать руками вправо и рулевым «Товарища» и «Мирадору». «Мирадор» тянул вправо изо всех сил, став почти перпендикулярно к «Товарищу». Толстый проволочный буксир натянулся как струна и лопнул. И «Товарищ» неудержимо покатился влево, в сторону песчаной банки.
Карузо схватился за голову и полным отчаянья и ужаса голосом простонал:
— О, террибеле моменто!
— Из «Гугенотов» запел, — сострил кто-то на баке.
Завели новый буксир, попробовали оттащить «Товарища» за нос, за корму. Но все было тщетно. Корабль прижало всем левым бортом к песчаной банке.
«Мирадор» вызвал на помощь по радио второй буксир.
Наутро пришел «Обсервадор».
Оба парохода впряглись в «Товарища». Страшно было смотреть, как вытягивались стальные толщиной в руку буксиры и как точно приседали и вдавливались в воду пароходы. Но остовый ветер дошел уже до силы шторма, вода прибывала, и в два часа дня мы тронулись с места под крики всех команд.