Жизнь на старой римской дороге
Шрифт:
— Зачем ты ударил сироту, чтоб руки твои отсохли.
А ночью в постели Турвантан повернулась к мужу спиной.
— Торик, что с тобой, — удивился паланчи Григор, — зачем ты отвернулась?
Турвантан молчала.
— Да в чем же дело?
Наконец паланчи Григору удалось повернуть к себе упорно молчавшую жену.
— Не смей больше руку поднимать на сироту. Что я отвечу на том свете своей сестре?
— Ну, раз сорвался, жена, — оправдывался Григор, — больше не буду, — и своими усами, похожими на метелку, прикоснулся к губам жены.
— Не мешай, я
Наступило молчание.
Каждый раз, когда Турван штопала одежду Торику, она недоумевала: почему у него продирались рукава не на локтях, как у всех детей, а выше, у плеч.
— Ба! — удивлялась она. — Что такое, просто ума не приложу!
Однажды Григор-ага решил пойти следом за Ториком и посмотреть, в чем дело. И все объяснилось. Всю дорогу в лавку Торик шел, касаясь стен правым, а домой, на обратном пути — левым плечом.
И вот наступил день, когда Торика повели в школу, в учебное заведение господина Ашура.
— Мясо тебе, кости нам, — сказал, как положено, паланчи Григор, подведя будущего ученика к учителю.
Господин учитель Ашур поглядел на Торика из-под очков. Мальчик стоял перед ним смирно, держа руки по швам.
— Видать, смышленый, — сказал учитель.
Паланчи Григор просиял от гордости и сказал:
— Господин учитель, что ребенок видел дома, тому и учился.
Три года ходил Торик в школу господина Ашура, но одолеть армянский алфавит так и не сумел — читать не научился. Но Турвантан упорно настаивала на том, чтоб Торик продолжал ученье.
— Парень ничего не смыслит в грамоте, — возражал паланчи Григор, — зачем его мучить?
— Придет день, он все поймет, — твердила Турвантан.
— Если за три года читать и писать не научился, считай, он совсем осел и в люди не выбьется, — стоял на своем муж.
Турвантан улыбнулась и сказала:
— Бог мой, стало быть, ты тоже у меня осел, коль не умеешь ни писать, ни читать.
Паланчи Григор закусил язык. И Торик продолжал ходить в школу до тех пор, пока сам господин учитель не отказался от него. Он объяснил родителям, что их сын настолько отстал в ученье от своих сверстников, что сидит в одном классе с малышами, и держать его дольше в школе не имеет смысла.
— Помнишь, жена, ого отец тоже был туповат. Это у него по наследству.
— О покойниках плохо не говорят, — оборвала его Турвантан.
После долгого раздумья паланчи Григор предложил:
— Хочешь, я возьму его с собой в мастерскую, научу своему ремеслу, будет у него в руках кусок хлеба.
На сей раз Турвантан пришлось уступить мужу, потому что над верхней губой Торика ужо пробивался пушок, голос стал ломаться. Ясно было, что у Торика нет ни любви к ученью, ни способностей.
В первый день паланчи Григор долго возился с сыном.
— Помни, Торик, нет хороших и плохих ремесел: все одинаково хороши, потому что спасают человека от нищеты, позволяют ему не склонять голову перед другими. А кроме того, в каждом ремесле есть что-то свое, хорошее. И в нашем тоже. Спроси-ка у меня, что именно?
— Что,
— А то, что мы не с людьми имеем дело, а с ослами. Чего скалишь зубы, что смешного? — рассердился не на шутку Григор-паланчи. Торик хотел было сказать, что его рассмешил рев осла, донесшийся в этот момент с улицы, но смолчал: побоялся пощечины. А паланчи Григор тем временем продолжал наставлять:
— Ты не думай, что наше ремесло легкое, нет, дорогой, в каждом ремесле есть свои трудности и свои секреты.
— Верно, верно, Григор-ага, — поддакивал Торик.
— Ну так вот этим секретом ты должен овладеть.
— Буду стараться, Григор-ага, что здесь трудного.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, мы еще поглядим на тебя.
И Торик приступил к работе.
Сравнительно легко далось ему искусство шитья паланов [40] . Он научился плотно набивать мешок соломой, привязывать с боков веревками. Но самое сложное — отделка седла — не давалась.
40
Палан — вьючное седло.
Паланчи Григор порой терял терпение и в присутствии клиентов, прямо в мастерской, распекал Торика.
— Эй ты, ослиная башка, — кричал он раздраженно, — сто раз твержу одно и то же. Тебе в голову ничего не лезет.
— Григор-ага, при чем тут осел? — спрашивал Торик.
— А при том, что осел — тупое животное.
Подчас становилось нестерпимо тяжело Торику, и он убегал домой и жаловался Турвантан.
— Тетя Турик, я не гожусь в помощники Григор-аге, я больше не пойду в мастерскую.
— Сынок, все начинали так. А сколько колотушек получал твой Григор-ага, пока выучился наконец.
Опустив голову, Торик возвращался в мастерскую.
— Ну, образумился? — спрашивал паланчи Григор.
Торик молча брал шило и принимался за работу. Бывали неприятности и другого порядка.
В отсутствие паланчи Григора Торик становился за прилавок и продавал хурджины [41] намного дешевле их стоимости.
— Почему ты продаешь за полцены? — возмущался паланчи Григор.
41
Хурджин — переметная сума.
Торик, потупив взор, молчал.
— Ну, отвечай же, осел! — кричал Григор.
— Так уж случилось, больше не буду.
— Ах ты негодяй, — горячился паланчи, — который раз ты даешь мне слово — и не сдерживаешь. Ну разве можно так?
Однажды ночью после очередной ссоры Торик пришел домой пьяным. Такого еще никогда не бывало.
— Вай, вай, — воскликнула Турвантан, — этого только недоставало, горе мне, — и стала бить себя по бедрам.
Утром она ласково подошла к племяннику и стала расспрашивать его, что заставило его напиться.