Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном
Шрифт:
А я стоял перед нелегкой задачей собственной своей пьесой показать, как я себе представляю новую, для католиков написанную драму. Меня едва ли не принуждали к тому, чтобы подать всем пример.
Так возникла трагедия «Тангейзер», которую я, напечатав за свой счет сто экземпляров, разослал в июне всем, кто был, по моему мнению, заинтересован в театральном репертуаре. В Граце я прочитал ее в тесном кругу и сразу же понял, что желаемого не достиг. Меня слишком сковывало, очевидно, сознание, что мою пьесу будут читать князья церкви; поэтому я был зажат в своем речеизъявлении, осторожен в обращении с материалом. Так возникла классицистская пьеса, прославляющая праздник тела Христова, но отнюдь не полноценное художественное достижение и уж, во всяком случае, не решение проблемы. Кое-кому пьеса понравилась, кое-кто,
Бенсон, после некоторого раздумья, прислал запрос, следует ли пьесу переводить на английский. К счастью, этого никогда не произошло. Мои же русские друзья, которым я послал трагедию, отмолчались. Им, стало быть, она не приглянулась.
В остальном все шло хорошо. После некоторой задержки из Ноттингема и Риги пришли наши с Эльзи документы. И 23 июня мы были повенчаны в Граце. Шаферами были д-р Отто Райхер и его брат Ганс, инженер.
Хорошо помню те предвечерние сумерки в церкви. Она стояла рядом со мной на коленях, но я думаю, что и в тот момент мыслями мы были далеко друг от друга. Мной владели трепет и неземная легкость торжественного мига. С каждым аккордом органа во мне поднимались волны благодарности и готовности к жертве, овладевавшие юным сердцем, которое слишком еще не окрепло, чтобы сдерживать свои обещания, но еще не знало об этом. Ведь человек крепок не верой в себя, а тем, как и во что он верит.
Венчание в церкви и начало супружеской жизни означали лишь слабую вспышку покоя, краткий миг передышки в моей жизни, небольшое и милое утишение внутреннего беспокойства.
После венчания я переселился в пансион на Гётештрассе, в котором жила Эльзи. Там у нас была тихая квартирка на первом этаже с окнами в садик. Но мы не собирались задерживаться в Граце. Ведь в начале августа монсеньор Бенсон поджидал меня в Англии, а до того я хотел съездить в Мюнхен.
В одном букинистическом магазине в Граце я приобрел сорок переплетенных в кожу томов собрания английских пьес, выпущенного в Лондоне в восемнадцатом веке. Эльзи по моей просьбе читала те из них, которые я ей называл, и потом пересказывала мне их содержание, так что у меня могло сложиться все же некоторое впечатление о каждой вещи, тем более что их авторы мне были знакомы. Некоторые пьесы уже были отобраны нами; среди них фаворитом была «Опера нищих» Джона Гея, на которую я очень надеялся. Мы уже подумывали о том, как ее перевести и обработать, хотя некоторые вещи гениальной пары Бомонт-и-Флетчер меня тоже весьма привлекали. (Одну из них я годы спустя действительно перевел.)
За пьесой Отвея в первое же воскресенье нашей супружеской жизни я, помнится, задремал, лежа на кушетке у раскрытого окна. Однако вскоре был разбужен громким, встревоженным разговором нескольких дам, сидевших в садовой беседке. От них я услышал о том, что час назад во время государственного визита в боснийском городе Сараево был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд.
Это случилось 28 июня, на пятый день после моего венчания.
В следующее мгновение сна не было ни в одном глазу. Франц Фердинанд? Княгиня Грузинская именно в нем, глубоко верующем эрцгерцоге, надеялась обрести высокого покровителя нашего католического театра. И уже предприняла кое-какие шаги, чтобы добиться для меня аудиенции у него, ибо влиятельные союзники и покровители были нам так необходимы.
В то время я настолько слабо ориентировался в подводных течениях эпохи, что не имел представления ни о мотивах, ни о возможных последствиях этого покушения. Для Отто Райхера все это тоже был темный лес и полная неожиданность. А княгиня спустя несколько дней написала под впечатлением этой кровавой трагедии мне о том, что это событие как раз и доказывает лишний раз, насколько необходим теперь наш католический театр, чтобы призвать людей к опамятованию и рассудку. Так близоруки мы все тогда были.
А ведь эти выстрелы в Сараеве разбудили в человечестве подземную магму, которая не успокоилась до сих пор. Но мы еще ни о чем не догадывались. Не догадывались,
Нас среди них не было. Несколько недель спустя мы в прекрасном настроении отправились в Мюнхен. Свои зимние вещи, книги, рукописи, белье и серебро мы оставили в Граце, ибо еще не знали, куда нас забросит судьба после поездки в Нью-Йорк.
Мы остановились в отеле «Континенталь». Я показал своей жене бар «Одеон», любимый мой ресторан; мы катались по ночному Мюнхену, я теперь ее глазами смотрел на все те места, что были мне так дороги. Волнующее, хотя и жутковатое в чем-то путешествие в юность.
Нам было радостно в то прекрасное лето. С нашими мюнхенскими друзьями — поэтом Гербертом Альберти и его женой, моим митавским другом Паулем Кайзерлингом скучать не приходилось. Вылазки в горы, поездки на верхнебаварские озера, солнечные, лучистые дни. Как мы были счастливы на этом грациозном балу жизни! А серьезные собеседования с вечно погруженным в свои думы Карлом Мутом, который меж тем стал профессором, лишь вносили некоторую приятную изюминку в этот мед легкого времяпрепровождения.
Мы посмотрели «Доктора Фауста» в театре марионеток, но и оттуда не повеяло на нас ничем тревожным. Эльзи умопомрачительно забавно воспроизводила трубно-верблюжьи звуки, каковыми злые духи в пьесе сопровождали свои фигли-мигли. Мы были счастливые дети беззаботного времени — да и весь мир тогда был таким! На точеных, но прочных пилястрах жизни цвели пахучие розы, о грядущей тьме никто не думал, жизнь могла становиться только еще радостнее и веселее.
И письма вовсе не капали горьким вермутом в эту негу. Однако нам пора было двигаться дальше. Последней нашей станцией в Германии стал Страсбург, здесь мы остановились в фешенебельном «Красном доме». Я должен был нанести визит монсеньору Цорну фон Булаху, викарному епископу, который заинтересовался нашим проектом. Беседа с этим элегантным князем церкви должна была, как надеялся епископ Ропп, продвинуть меня еще дальше, ибо у него были обширные связи, благодаря коим можно было заручиться поддержкой каких-либо влиятельных лиц.
Викарный епископ пришел в восторг от моего «Тангейзера». Мы провели с ним немало времени вместе. И все же атмосфера явно менялась, в Страсбурге она была уже заметно иной. Стрелка барометра падала на глазах. Все ниже и ниже. Эльзасцы в своих красных беретах, сгрудившись на площадях, что-то выкрикивали, отчаянно жестикулируя. И в газетах стало раздаваться вдруг какое-то заикание. Над цветущей землей вставал бледный призрак войны.
Какая там война, глупости! Ну, разве что маленькая балканская; Австрия выступит как судия, ибо такое убийство по всем человеческим законам взывает к возмездию. Так говорили все.
В один прекрасный день портье доложил нам о прибытии ее светлости княгини «фон Грузия». И вот, совершенно нежданно, нас уже обнимала княгиня Грузинская. Она привезла с собой письма от епископа. И поведала мне о том, как обстоит дело с финансами. Деньги из наследства через несколько дней поступят в петербургский банк. Шесть тысяч рублей она уже перевела в Лондон, в Лайонс-банк; эти деньги — на ближайшее время и на поездку в Нью-Йорк. Все идет как нельзя лучше. Монсеньор Бенсон меня ждет.
И несмотря на эти утешительные известия, княгиня была напряжена и чем-то явно озабочена. Однако жена моя привела ее в полный восторг; она увидела в ней возможную замечательную помощницу в нашем деле — как англичанка, Эльзи могла быть очень полезной в Нью-Йорке. Политическое положение не очень ее беспокоило. Конечно, возможны столкновения в Белграде, как и общее обострение отношений между четырьмя державами — Францией, Германией, Австрией и Россией. Но все это будет занимать мир не более месяца, а там конфликт рассосется. Какие- нибудь стычки на границе, положим, но война? Исключено! Остался ведь еще в людях разум, тем более — в людях правящих. Тем не менее она намерена через несколько дней отбыть снова домой, потому как возможные осложнения исключать нельзя — особенно это касается железных дорог. Поэтому она и мне советует, как можно раньше выехать в Лондон. Понукаемый ею, я отправил телеграмму монсеньору Бенсону, с которым и так поддерживал постоянную связь.