Жизнь начинается сегодня
Шрифт:
— Он, выходит, по-твоему, на хозяина работал, по-старинке? Так выходит?
— Деревенский он, хрестьянин... В город-то не от сладкой жизни пришел, — в сердцах сказал Влас и оглянулся.
Его окружали рабочие, те самые, кто рядом с ним трудились на постройке. Те самые, с кем он встречался каждодневно, с кем делил он и труд и досуги. К кому он уже стал привыкать, с кем начал сживаться. Сейчас у них лица пасмурны, неприветливы и враждебны. Они смотрят на Власа чужими, холодными глазами. Власу стало не по себе.
— Я по себе понимаю, — глухо
— Экий ты упрямый! — вывернулся откуда-то Савельич и покачал укоризненно головой. — Уперся ты на одном, да и прирос! Кто тебя гнал сюды! Ты сам по дурости своей от хозяйства ушедши.
— Хозяйства моего не осталось теперь! — сверкнул глазами Влас. — В камуне оно горит, вот оно где, хозяйство-то!
— Горит? С чего это ты взял?
— Ты видал?
— С чьих слов болтаешь, Медведев?
— Со своих... — нерешительно ответил Влас и как-то весь сжался. — У меня своя голова на плечах.
— Своя ли? — привскочил Савельич и сожалеюще вздохнул. — Э-эх, Медведев, Медведев! Ты сколько времени тут работаешь с нами? — кажись более двух месяцев будет! Пошто ты бирюком таким ходишь? Пошто в тебе товарищества мало? Люди округ тебя, милый мой, одно говорят, а ты — наоборот! Люди скажут тебе: белое, а ты брякаешь: черное!.. Неужто ты умнее всех?! Оглянись ты, парень, погляди на нас — мы, милый мой, тоже с головами, тоже кой в чем кумекаем... А у тебя выходит все этак, вроде того, быдта мы все врем! Напроходь врем!
— Верно, верно, Савельич! Послушать Медведева, так мы, значит, круглые дураки!
— Упрямый он! Поперешный!
— Ты послушай, Медведев, Савельича! Он старый человек, а мозга у него светлая!..
— Очухайся!..
Вокруг Власа волновались его соседи по койке в бараке. Это были уже почти такие же по работе свои люди, как в деревне стародавние соседи. И эти свои люди напирали на него, подступали к нему вплотную. Он смутился. Он сильнее, чем когда-либо, почувствовал какую-то обиду оттого, что его не понимают, что он не совсем свой здесь. Но вместе с тем в этом дружном и горячем натиске на него он ощутил что-то новое, чего раньше еще не было.
— Я, ребята, никого дураками не считаю и чтоб, скажем, задаваться мне... — сильно сжался он и спрятал глаза. — У меня мнение такое... Как я сам видевши у себя в деревне... Почему, — повысил он вдруг голос и поднял голову, — по какой причине мне утеснение сделали? Я сам кровь за власть советскую проливал! Я за землю, за спокос да за хозяйство свое с Колчаком дрался! А вышло мне что?.. Вот я поэтому...
Влас оборвал внезапно и смолк. Вокруг него некоторое время стояла тишина. Прорывая эту тишину, из дальнего угла барака, семеня ногами, легонькой перевалкой подкатился широкоплечий, длиннорукий мужик. Бритое лицо его с прищуренными глазами было лукаво, рот улыбался, желтые зубы поблескивали, как у хищного зверька.
— Дружок! — потянулся он к Власу. — Ты, значит, связчик мой!
— Одобряешь? — насмешливо спросил Савельич. — Одобряешь, Феклин?
— Одобряю! Уполне... Все истинная правда, что он говорит! Я — партизан! Я, брат, понимаю!
Влас вгляделся изумленно в Феклина, неожиданно пришедшего ему на помощь. Феклин ему почему-то не понравился. Не понравились его лукавые, бегающие глаза, его усмешка, вся его повадка. К тому же его озадачили насмешливые слова, с которыми обратился к Феклину Савельич. У Власа прошла охота продолжать разговор. Он пробормотал что-то невнятное и пошел из барака.
В обеденный перерыв к Власу подошел плотник Андрей, который изредка читал в бараке вслух газету.
— Медведев, — сказал он, — мы тебя в комиссию поставили. Разбор происшествия будет, несчастья... Как ты болтаешь, что человека до увечья довели, то вникни совместно с другими в обстоятельства и в положение, а потом уж и толкуй.
— Я непривышный в комиссиях! — вспыхнул Влас. — Брали бы кого полегше!
— Ничего, и ты сдюжишь! — непреклонно отрезал Андрей. — Это тебя группком ставит, отказываться не должен.
Когда Андрей отошел от Власа, последнего окликнул давешний партизан Феклин.
— Стой-ка, мужик!... Правильно ты говорил! Резонно!.. Давай потолкуем.
— Об чем это?
— Об разном... — неопределенно сказал Феклин и оглянулся с опаской и настороженно.
— Об разном, — повторил он. — Только надо бы где-нибудь подальше от этаких, вроде старикана, начетчика этого, да Андрея. В секретности.
— Зачем же в секретности? — нахмурился Влас.
— Тайность!.. — пригнулся к нему Феклин, заговорив шопотом. — Подслушивают, доносят... Я и то дивлюсь тебе: и к чему ты этак прямо обо всем разговариваешь. Нельзя таким манером. Таким манером долго ли тебе влипнуть.
Влас налился холодною неприязнью к Феклину.
— В чем же мне влипать? Я ничего плохо не мыслю да не делаю.
— Нет, нет! — замотал головою Феклин. — Тут осторожно надобно. Потихоньку... Пойдем-ка куды-нибудь.
Ничего не понимая, но чувствуя, что неприязнь к этому липкому и навязчивому мужику растет в нем и укрепляется, Влас все-таки пошел за ним. Пошел, не будучи в силах преодолеть любопытства и желания узнать, о чем же станет с ним разговаривать по секрету Феклин.
Несчастье на стройке взбудоражило не одного Власа. Десятки новых рабочих, как и Влас, пришедших недавно из деревни, волновались и обсуждали втихомолку и по-разному это несчастье. Откуда-то полезли, поползли темные слухи, приглушенные разговоры о том, что рабочий сорвался с лесов не по своей оплошности и не по небрежности, а по прямой вине строителей. Откуда-то шли объяснения этого несчастья, что, мол, строителям не жаль людей, что на постройке и впредь не переведется такой извод рабочих, особливо деревенских.