Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)
Шрифт:
Провожая жену на Северном вокзале, Василий еще и еще раз просил ее:
— Будь осторожна! Пока поезд следует по территории Германии, не выходи из вагона. Случайным спутникам не доверяй, в длинные беседы не вступай. Нацисты способны подсадить к чешке специального агента и устроить любую провокацию!
— Дорогой, ты разговариваешь со мной так, словно я маленькая девочка!.. Не беспокойся, все будет в порядке. Не успеешь соскучиться, как я вернусь обратно, — старалась успокоить его Лиза.
— И все же будь осторожна!
Стоя на платформе, Василий долго смотрел поезду вслед, борясь с тревожным чувством, охватившим его…
Франко-германскую
Козырнув и спросив разрешения, они проверили документы и вещи пассажиров тут же, в вагоне, и, еще раз извинившись, ушли. Словом, на границе все обстояло по-прежнему, как до прихода к власти в Германии нацистов. Единственно, что бросалось в глаза, так это широкая повязка со свастикой на рукавах у пограничников. Зато на германо-чехословацкой границе пограничники были подчеркнуто грубы, подолгу вертели в руках чехословацкие паспорта, задавали пассажирам неуместные вопросы, каждого спрашивали о его национальности. Таможенники расшвыривали вещи, достав их из чемоданов, ощупывали каждый шов, выливали чай из термосов и некоторым пассажирам предлагали пройти в помещение таможни, чтобы там продолжить проверку. К счастью, Лизу миновали такие испытания.
Пассажиры трех вагонов, следовавших прямо в Прагу, облегченно вздохнули, когда очутились на территории Чехословакии. Здесь, на пограничном пункте, Лиза узнала, что немецкие пограничники сняли с поезда пятерых пассажиров еврейской национальности.
В Праге Лиза, не теряя времени, пересела на другой поезд и поехала на «родину» — в словацкую деревню. Староста, предупрежденный заранее о ее приезде, встретил землячку радушно. Но когда они пришли к нему домой и остались одни, посоветовал ей долго здесь не задерживаться.
— У нас тоже завелись предатели, — сказал он, вручив ей объемистый пакет.
В пакете Лиза обнаружила советские паспорта — свой и Василия, письмо чешского профессора Свободы к руководителю раскопок профессору Николаи, заключавшее в себе просьбу допустить госпожу Марианну Кочекову, специалистку по истории искусств и архитектуры, в настоящее время совершенствующуюся в Сорбонне, к участию в археологических раскопках.
Ехать обратно во Францию без задержки в Чехословакии было не совсем удобно, — ведь она приехала сюда навестить тяжело больную тетку. Не послушать старосту, верного товарища, тоже было нельзя. Поэтому Лиза в тот же день вернулась в Прагу, сняла номер в гостинице, оставила там вещи, привела себя в порядок и вышла на улицу.
Был теплый солнечный день, и Прага даже после Парижа казалась сказочно красивой. По тротуарам сновали толпы хорошо одетых людей. Слышались громкий говор, смех, и невольно создавалось впечатление, что в мире все хорошо и спокойно, что над Чехословакией не нависла опасность. «Что это, — думала Лиза, — беспечность или желание отогнать от себя мрачные мысли и жить сегодняшним днем?»
Ночью в холодном номере гостиницы Лизе не спалось. Ворочаясь с боку на бок, она все думала о своей судьбе, превратившей ее, любящую тихий семейный уют, в скиталицу. Почему, почему на их долю с Василием выпала такая беспокойная жизнь?.. Через минуту Лиза уже говорила сама себе: «Но ведь кто-то должен заниматься тем, чем занимаемся мы!» Она своими глазами видела фашизм, видела, правда, очень мало, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять многое и всем сердцем возненавидеть его… Нет, она не будет сидеть без дела в этом
После почти бессонной ночи Лиза поспешила на городскую железнодорожную станцию, купила билет в вагон, идущий в Париж через Германию, и вечером уехала.
На пограничном пункте опять хамили молодые парни со свастикой на рукаве, но в общем для Лизы все обошлось благополучно, и она без всяких осложнений доехала до германо-французской границы, где и случилось непредвиденное.
Пограничники, проверив ее паспорт, вернули его обратно и даже пожелали счастливого пути. Таможенники слегка покопались в вещах и, закрыв чемодан, ушли… Не прошло и трех минут, как офицер вернулся и предложил Лизе следовать за ним.
— Куда? — спросила она.
— Нам вопросов не задают, — ответил ей офицер. — Поторапливайтесь!
В сумочке у Лизы лежали два советских паспорта, рекомендательное письмо. На советском паспорте наклеена ее, Лизина, фотокарточка, а на руках у нее — паспорт Чехословацкой республики… Разве этого мало, чтобы заподозрить ее в шпионаже в пользу Советского Союза или Чехословакии? Отправят в концентрационный лагерь — и поминай как звали! Такие мысли молнией пронеслись у нее в голове, и она лихорадочно думала, что же ей предпринять и можно ли что-либо предпринять в таком положении? Оставить сумочку в купе — все равно найдут. Уронить ее по дороге — вряд ли это пройдет незамеченным…
Офицер торопил ее, а Лиза медленно застегивала кофточку, чтобы выиграть хотя бы еще секунду.
— Проверяли же таможенники мои вещи! У меня нет ничего, ровным счетом ничего. Вот посмотрите! — с этими словами она вывалила содержимое чемодана на сиденье. — Здесь только мои платья, белье…
Офицер, громко чертыхаясь, стал помогать Лизе укладывать вещи обратно в чемодан.
— Скорее, скорее! — повторял он.
— Но ведь я могу отстать от поезда.
— Поедете следующим, если вообще поедете!
Вещи были собраны, офицер, не доверяя ей больше, сам взялся за ручку чемодана. В это время дверь приоткрылась, в купе заглянул плотный человек с помятым лицом.
— Не здесь! В первом купе с того конца, — сказал он шепотом и тут же исчез.
Офицер швырнул чемодан на сиденье и, прошипев проклятие, кинулся в другой конец вагона. Лиза видела, как он вел к выходу молодую женщину. Та держала в руке револьвер и говорила по-английски: «Не понимаю, что тут особенного? Ну револьвер! Я же купила его, купила за доллары…»
У Лизы ослабли ноги, она присела на диван и долго не могла прийти в себя.
Поезд наконец тронулся…
В это самое время, около трех часов ночи, в Париже, Василий проснулся, словно кто-то толкнул его в бок и позвал на помощь. Он сел в постели, вслушиваясь в ночную тишину, и вдруг как-то особенно отчетливо представил себе, что он один и квартире, что Лизы нет, она уехала. Он попытался представить себе, где сейчас она может быть — в деревне у старосты или уже в Праге, снова лег, но заснуть не мог. Полежав с открытыми глазами, он встал, выпил несколько глотков минеральной воды, подошел к окну и открыл его настежь. Большой город спал. В окнах домов давно погасли огни, и только световые рекламы на крышах больших магазинов то вспыхивали, то снова гасли. По тротуару простучали женские каблучки — тук-тук…