Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)

Тевекелян Варткес Арутюнович

Смпада увели. Воспитатель попросил соблюдать тишину и порядок до утра.

— Утром доложу господину директору о вашем недостойном поведении, и он решит, что с вами делать, — сказал воспитатель и ушел.

Ребята были крайне возбуждены, никто из них не мог больше спать.

— Может быть, нам не дожидаться утра и смотать удочки? — предложил Ашот. — Все равно выгонят.

— Пусть, хоть еще одну ночь поспим на перинах, — шутя возразил Качаз.

— По-моему, нужно выгородить Каро и Мушега, взяв всю вину на себя, — предложил Мурад.

— Может

быть, тебе тоже хочется на готовой кашке жить? — зло спросил Ашот. — Что ж, мы с Качазом одни виноваты?

— Ты много на себя берешь, Ашот! — рассердился Качаз. — С Мурадом говоришь так, словно перед тобой Смпад. Так не выйдет, нечего задирать нос.

— Успокойтесь наконец, — рассердился Мурад, — дайте мне сказать! Каро меньше нас всех, а Мушег слаб здоровьем, им трудна будет бездомная жизнь на улице. Давайте попытаемся спасти их, — предложил он, — а мы втроем уйдем.

Каро с Мушегом запротестовали, но ребята быстро уговорили их, обещав при первой возможности прийти за ними и взять из детского дома.

Утром, еще до завтрака, ребят позвали к директору, солидному господину в золотых очках. На ломаном армянском языке он объявил им, что они испорчены до мозга костей, следовательно, дальнейшее их пребывание в детском доме невозможно. Ребята оправдываться не стали, только Мурад сказал несколько слов в защиту Каро и Мушега.

— Господин директор! Ради справедливости, чтобы после не мучила меня совесть, скажу вам, как перед богом, что эти два мальчика совсем не виноваты, виноваты мы втроем. — Мурад показал рукой на себя, Качаза и Ашота. — Если уж решили наказать, то накажите только нас.

— Я вашего совета не спрашиваю, — брезгливо пробурчал под нос директор.

— Все же осмелюсь добавить, что и мы ничего недостойного не сделали. Ведь мы только читали вслух нашего писателя…

Директор рассердился.

— На вас тратят деньги, и вы обязаны были беспрекословно подчиняться порядкам, которые сочли нужным установить здесь, читать те книги, которые вам рекомендуют, работать там, куда вас направят, — словом, делать все то, что мы скажем. Никакого самоволия! Понятно?

— Простите, господин директор! Мы, армяне, имеем свой язык, своих писателей, которых очень любим, и хотим читать их книги на своем языке, — сказал Мурад очень вежливо.

— На своем языке вы можете читать только духовные книги.

— Я не умею так складно говорить, как Мурад, — начал Качаз, выступая вперед, — но все же скажу. Даже туркам, вырезавшим половину армян, не удалось отучить нас от своего родного языка. Думаю, что вам тоже это не удастся с вашей чечевичной похлебкой.

— Вон отсюда! — вдруг закричал директор и силой вытолкнул Мурада, Качаза и Ашота из кабинета.

Каро и Мушег остались в детском доме.

Опять улицы, улицы, опять вместо крыши чистое голубое небо, опять утром, днем и ночью только одна мысль, страшная, мучительная мысль: как достать кусок хлеба?

Глава десятая

Первый урок политики

Выйдя

на шумную, залитую солнцем улицу, ребята почувствовали себя счастливыми. Наконец им удалось вырваться из этой тяжелой, пропитанной насквозь лицемерием обстановки!

— Хорошо быть свободным! — воскликнул сияющий Ашот. — Жаль только, что у нас опять ни гроша за душой, а не мешало бы позавтракать.

— И на ночь иметь постель, — добавил Качаз.

Полдня они без дела проходили по улицам, но все их мысли были заняты одним: «Где достать кусок хлеба?»

— Все же я очень голоден и во что бы то ни стало хочу поесть! — решительно заявил Ашот. — А там сейчас как раз заканчивают обед. Правда, на десерт беднягам придется читать скучную молитву, но зато они сыты и могут помечтать о чем угодно, а я ни о чем другом, как о хлебе, думать не могу.

— А если мы отправимся туда? — предложил Качаз. — Авось нашим удастся через решетку сада передать хоть кусок хлеба.

Воспитанники детского дома играли в саду, и Ашоту без труда удалось подозвать к решетке Каро. Узнав о бедственном положении товарищей, Каро и Мушег мигом притащили из столовой куски хлеба и вареного мяса.

Ашот вернулся с сияющим видом, и ребята тут же на лестнице какого-то дома плотно пообедали.

— Знаете что, — сказал Ашот, — так не годится, не каждый же раз ходить нам сюда: во-первых, неудобно все время быть прикованным к проклятому детскому дому, а во-вторых, нас могут заметить, и мы подведем товарищей. Не лучше ли пойти на базар и продать кое-что из одежды?

Получив несколько лир, ребята почувствовали себя легко и беспечно. Купили хлеба, маслин и направились на берег моря, чтобы провести там остаток дня и переночевать в лодках.

Лежа на спине под стенами старинной византийской крепости на берегу Босфора, они молча любовались закатом.

Красив Стамбул вечером, при заходе солнца, когда медленно угасает день и в небе загораются яркие звезды. Красив Стамбул и ранним утром, когда золотистые лучи солнца заливают тихую гладь Босфора и еле заметный туман, словно боясь дневного света, медленно поднимается и исчезает. Пышные сады, окаймляющие берега, заполняются веселым щебетанием птиц. В воздухе струится аромат роз и запах моря. Всегда безоблачное синее небо, отражаясь в водах Золотого Рога, придает им нежно-голубой оттенок.

Одна за другой пробуждаются многоголосые пристани, раздается лязг подъемных кранов, слышится шумный говор грузчиков, торопливая беготня пассажиров морского трамвая, исчезает таинственная тишина, и начинается трудовой день.

Прекрасен Стамбул для тех, кто сыт, у кого есть кров, но для Мурада и его товарищей красота Стамбула растаяла, как мираж, как только исчез из кармана последний пиастр.

Понурив головы, ребята опять отправились в комитет для беженцев. Там, как и в первый раз, встретил их молодой человек в пенсне и, окинув взглядом ребят с ног до головы, иронически улыбаясь, спросил: