Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)

Тевекелян Варткес Арутюнович

— Что же, это лучше, чем просить помощи у этих сытых крокодилов или работать по колено в нефти на заводе, — согласился Ашот.

— А по вечерам можно и книги почитать, не так ли, Мурад? — спросил Качаз. — Ведь нам немного нужно на троих — хотя бы одну лиру в день. Хватит?

— Вряд ли, — возразил Ашот. — Нам нужно новое белье, иначе заведутся насекомые, да и ботинки не помешали бы.

— Может быть, тебе еще костюм шерстяной захочется да шляпу на голову? Ерунда! Можно без ботинок, а вот белье действительно нужно, — сказал Качаз.

Утром, надев на спину корзинки, отправились в порт, но здесь их ожидала новая неудача. Носильщики, работающие артелью, сразу же прогнали ребят из порта.

— Вот

тебе и раз! — возмущенно воскликнул Ашот. — Куда бы ни пошли, всюду кому-то мешаем, кому-то стоим поперек дороги. Что же это получается?

— Ничего тут нет удивительного: они хотят жить, а мы отнимаем у них заработок, — успокаивал его Мурад как мог.

— А что же нам делать? Что кушать?

— Постоим за портом, авось и нам кое-что достанется, — предложил Мурад. — Найдутся скупые, которые не захотят платить по таксе, мы ведь и без таксы можем…

— Выходит, мы будем сбивать им цену? — спросил Ашот.

— Ну что ж поделаешь, раз нет другого выхода!

За весь день они заработали только пятьдесят пиастров, но не отчаивались.

В течение трех месяцев они ежедневно стояли у порта в ожидании скупых пассажиров. Изредка их брали грузить уголь на пароходы. Эта работа считалась самой грязной и унизительной, и ею обычно занимались бродяги и портовые пьяницы, но ребята были рады и такому заработку. Так они еле-еле сводили концы с концами. Иногда ложились спать голодными. И от чтения книг пришлось отказаться: уж очень дорог был керосин, а днем читать было некогда. Целый день они рыскали по многочисленным улицам Стамбула, как вьючные животные, с корзиной за спиной, чтобы заработать несколько пиастров.

Как-то Качаз вернулся поздно и заявил, что он решил записаться добровольцем в греческую армию и пойти воевать против турок.

— Пойдем, ребята, все вместе, — предложил он Мураду и Ашоту, — отомстим нашим врагам, поможем грекам вернуть обратно свою землю.

— Ты с ума сошел! Какое тебе дело до греков! И что с того, если они отвоюют себе кусок земли у турок? От этого мы сыты не будем, — возразил Ашот.

— Мне до греков дела нет, это правда, но с турками я постараюсь рассчитаться. Неужели они не ответят за все свои преступления! Ну, пойдемте, прошу вас, — умолял Качаз. — Я был в их комитете, все разузнал: греки принимают всех желающих, выдают военную форму, ботинки. Я видел обмундирование, новенькое, как на английских солдатах.

— Мы в добровольцы не пойдем! — решительно заявил Мурад. — И тебе не советую. Помнишь, солдат в вагоне правильно говорил, что политика дело непонятное. Сначала я постараюсь разобраться в этой самой политике, а потом решу, а просто так умирать не хочу, не для этого мы прошли такую трудную дорогу, чтобы так, ни за что умереть.

— Но ведь греки христиане! Их тоже, как и нас, вырезали в Турции, они тоже ненавидят наших врагов, стало быть, они нам друзья, — не унимался Качаз.

— Какие они нам друзья! Чудак ты, Качаз! Помнишь в комитете для беженцев высокого господина с бородкой? Он нам целую речь тогда закатил о дружбе и милосердии, но куда он нас послал? На завод, чтобы помешать забастовке. А наши собственные земляки-богачи? Нет, брат, не проведешь больше. Мурад прав, дай сначала разобраться, что к чему, тогда и решим, а пока есть бедные и богачи — и никаких друзей и врагов, понял?

— Ну, вы как хотите, а я поеду, — настаивал упрямый Качаз на своем.

В последний раз Качаз пришел к ним в новенькой английской военной форме. Мурад с Ашотом пошли провожать его на пароход, отходящий в Измирню. Долго смотрели они вслед пароходу, махали руками, хотя в общей солдатской массе трудно было отличить товарища. Тяжело им было расставаться с ним, с грустью они возвратились в свою комнатушку

без Качаза, где его так не хватало. Ребятам казалось, что они заново осиротели.

После отъезда Качаза дела шли неважно. Стоило им скопить немного денег, как Ашот шел покупать себе билет в театр, а туда его в плохой одежде не пускали. Он ругал весь свет за несправедливость и ходил искать напрокат подходящую одежду. Мурад, в свою очередь махнув на все рукой, опять пристрастился к книгам. Он читал с утра до поздней ночи, без перерыва, читал до одурения. Потратив таким образом последние гроши, они принимались за работу.

Иногда, купив гостинцев, Мурад с Ашотом отправлялись в детский дом навещать ребят. Их туда не пускали, и они встречались тайком. Мушегу и Каро жилось тоже несладко.

— Может быть, нам лучше перейти к вам? — робко спрашивал Мушег.

— Нет, пока вы живите тут, — советовал Мурад. — Как только наши дела немного поправятся, мы вытащим вас отсюда.

Дни шли, а дела все не поправлялись. Ашот явно тяготился своей работой, ему хотелось иметь постоянный заработок, он мечтал об учебе. Все его мысли, все мечты были связаны с театром, ему страстно хотелось стать актером. Интересы товарищей постепенно стали расходиться.

Наконец Ашоту удалось найти себе постоянную работу. По рекомендации одного знакомого актера он поступил истопником в «Роберт-колледж», и Мурад остался один.

Теперь он был совершенно одинок. За целый день ему не с нем было переброситься словом, не перед кем было излить свою душу. Его знакомыми были портовые бродяги, но видеть их он мог только в кабаке. Мурад же чувствовал панический страх перед водкой. На его глазах ежедневно разыгрывались страшные трагедии пьяных людей.

В стамбульских портах нет постоянных рабочих, за исключением немногих носильщиков, работающих артельно, остальные — случайный люд, бездомные бродяги. Они кочуют из города в город, из порта в порт, берутся за всякую работу, когда очень нуждаются, торгуют овощами, рыбачат, потом, пропив все заработанное, опять возвращаются в порт.

Большинство из них всю неделю изнуряют себя тяжелой работой только для того, чтобы в субботу вечером попировать в компании таких же, как и они, бродяг. После того как истрачен последний пиастр, пьяного выбрасывают на улицу, а наутро он с трясущимися руками стоит у дверей кабака, чтобы выпросить хоть стаканчик водки. Мурад часто бывал зрителем пьяных, необузданных драк, когда люди, только что целовавшие друг друга, внезапно вспоминали давно забытые обиды и дрались до тех пор, пока, окровавленные, изуродованные, не сваливались в канаву. Он видел бессмысленные убийства, совершаемые под пьяную руку, без всякого злого умысла. Мурад всячески избегал кабака, и поэтому у него не было друзей в порту. Он не пользовался уважением порта, но считался своим парнем. Мурад был совершенно одинок и очень страдал. Ему казались светлыми праздниками те кошмарные дни, когда он с ребятами бродил по бесконечным дорогам Малой Азии, страшась любого человека, скрывая свою национальность. Тогда были товарищи, с которыми он делил и радость и печаль, а здесь не было опасности для жизни, но он был одинок и несчастен.

Мурад был здоровым юношей, крепкого сложения, тяжелая физическая работа не подорвала его здоровья — наоборот, она еще больше укрепила мускулы, — но такая однообразная, бесцельная жизнь не могла удовлетворить его. Книги, которые он читал запоем, тоже перестали его увлекать. Он смутно понимал, что есть какая-то другая жизнь, мечтал о ней, но ничего изменить не мог. Но раз пытался он поступить матросом на какое-нибудь судно дальнего плавания. Ему хотелось посмотреть мир, как когда то делал его отец, но каждый раз Мураду отказывали из-за отсутствия у него бумаг и рекомендаций.