Жизнь – не рай. Жизнь лучше рая (сборник)
Шрифт:
– У меня все хорошо. Не беспокойтесь.
– Алена, извини, с тобой хочет поговорить папа…
– Ну, что еще?
– Добрый вечер, дочка. Что случилось?
– Ничего не случилось. Мы ездили с Петром в «Прагу», смотрели зал, где будет наша свадьба. Потом заехали к нему. Я очень устала, помылась у Петра. Сижу вот мокрая, в халате, сейчас будем пить чай… Я останусь сегодня здесь.
– Конечно, конечно. О чем разговор. Правильно сделала, что позвонила.
– Ну, до свиданья, да? – спросила Алена.
– Как
– Он занят, готовит на кухне ужин.
– Та-ак… Ну хорошо… Тогда передай Петру: я ему верю, как сыну.
– К чему такой высокий слог?
– Я тебя прошу – передай.
– Хорошо, передам.
– Вообще-то ты могла и домой приехать.
– Распаренная? С мокрой головой? Чтоб простыть и слечь?
– Можно было и дома помыться…
– Папа, в конце концов я выхожу замуж или готовлюсь в монастырь?
– Не груби, не груби отцу. Молода еще! Позови-ка лучше Петра.
– Говорю тебе, он занят.
– Та-ак… Ну что ж. Не забудь передать ему: я верю в него, как в сына.
– Передам. До свиданья!
Через некоторое время из кухни с подносом в руках вышел Петр. Легким парком дымился фарфоровый заварной чайник. На блюдцах с золотой каймой две тонкие, почти прозрачные, тоже фарфоровые чашки. Сахарница с витой дужкой. Серебряные ложечки. Тонко порезанный хлеб. Сочащиеся ломтики сервелата. Все изящно, со вкусом.
Поднос Петр поставил на круглый стол, который стоял перед диваном. И стол, и диван, и массивным платяной шкаф, и громоздкий неуклюжий буфет – все, конечно, дисгармонировало с изящной сервировкой подноса, однако в этом была и своя прелесть. Прелесть в смешении вкусов и стилей.
– Кому это ты звонила? – спросил Петр, ставя перед Аленой чашку с блюдцем.
– Родителям. Тебе, кстати, большой привет от них.
– Спасибо.
– Папа велел передать: он верит в тебя, как в сына.
– Еще раз спасибо.
Алена говорила несколько насмешливо, а Петр отвечал вполне серьезно.
– Между прочим, я сказала им, что сегодня остаюсь у тебя.
Петр внимательно посмотрел на Алену.
– Ты хочешь остаться у меня?
– А что, разве нельзя?
– Нет, почему? Конечно, можно, но… Ты ведь никогда раньше не оставалась.
– А сегодня останусь.
– Да, но Григорий Александрович… Людмила Ивановна…
– Григорий Александрович верит тебе, как сыну. Это тебя успокаивает?
– Не пойму: ты шутишь или серьезно?
– Господи, я устала. Я помылась. Я хочу чаю. Ну что еще нужно сделать, чтобы мне перестали задавать идиотские вопросы?
– Ну, хорошо, хорошо, не злись… Тебе покрепче?
– Да. Самого крепкого.
Когда он разливал чай, она воскликнула:
– Как вкусно пахнет! Какой аромат, Боже!
Петр улыбнулся.
– Знаешь, где я научился заваривать чай? В Индии.
– A-а, в той стране, где ты засматривался
– Не засматривался. Любовался.
– Ну, это одно и то же! – Она погрозила ему пальцем. – Ох, Петруша, куда я ныряю, в какой омут… Смотри!
Отчего-то они оба рассмеялись, хотя ничего смешного, кажется, сказано не было.
Чай пили долго, с удовольствием, смакуя его терпкий вкус; при этом Петр каждый раз добавлял в чашку немного кипяченого молока – вкус чая получался ни с чем не сравнимый; не только вкус, но и запах, и цвет, и аромат – все было необычным, душистым, по-особенному сладостным.
Алена искренне блаженствовала.
– Знаешь, – говорила она, – когда ты будешь приходить из плаваний, ты мне всегда будешь заваривать такой чай.
– Хорошо. Всегда. Обещаю.
– Смотри! – И опять она грозила пальцем.
Вскоре, несмотря на круто заваренный чай, Алена начала клевать носом. Петру это показалось очень трогательным. Только что смеялась, столько чаю крепкого выпила – и надо же, засыпает прямо за столом.
– Ты пересядь вот сюда, на стул. А я пока на диване постелю…
Она кивнула; с полузакрытыми глазами пересела на стул, при этом толкнула стол, так что чашки едва не скатились на пол; если б Петр их вовремя не поддержал, быть бы фарфору мелкими осколками (изысканную эту посуду Петр всегда возил с собой)…
– Ложись.
Не раздеваясь, в халате, Алена юркнула под одеяло, натянула его до подбородка и, казалось, тотчас уснула.
Петр включил торшер, выключил большой свет и некоторое время просто сидел на стуле, смотрел на Алену, чуть-чуть улыбаясь краешками губ. Потом отнес посуду на кухню, осторожно, чтоб особенно не шуметь водой, помыл ее, разложил в сушке над мойкой. Не забыл взять тряпку, сходить в комнату и протереть стол. Что еще?
В коридоре, напротив входной двери, хозяева квартиры сделали когда-то небольшую антресоль. Среди многих вещей там хранилась и раскладушка. Умывшись, почистив на ночь зубы, Петр осторожно высвободил раскладушку из антресоли и, стараясь не скрипеть пружинами и не бряцать крючками, начал устанавливать раскладушку. Причем не в комнате, а на кухне.
– Ты что там? – пробормотала Алена.
– Спи, спи… – успокоил ее Петр.
– Ты хочешь на раскладушке? – Она приподнялась на диване.
– Да, да. Спи… – прошептал он, продолжая устраивать себе постель.
– Я так не хочу, – сказала Алена. – Я же приехала к тебе, а ты… Подойди ко мне.
Он какое-то время колебался, потом подошел.
– Сядь рядом, – сказала она.
Он сел. Она протянула к нему руку.
– Знаешь, я ничего не знаю… Я не понимаю ничего… Но почему ты не хочешь со мной? Наверное, это очень глупо со стороны…
– Но ведь мы еще…
– Если ты не будешь со мной, я тебя возненавижу. Ведь я осталась у тебя… Все решено…