Жизнь не сможет навредить мне
Шрифт:
"Вам придется вызвать скорую помощь, - сказал я, - потому что я падаю".
Отчаянно нуждаясь в стабильности, я положил голову на стол, но мама не стала набирать 911. Она перешла на мою сторону, и я опирался на нее, пока мы шли к стойке хостесс, а затем обратно к машине. По дороге я рассказывал все, что мог вспомнить, короткими фрагментами на случай, если потеряю сознание и ей придется звать на помощь. К счастью, мое зрение и энергия улучшились настолько, что она смогла сама отвезти меня в отделение неотложной помощи.
В прошлом у меня были проблемы со щитовидной железой, так что это первое, что исследовали врачи. У многих "морских котиков" проблемы со щитовидной железой возникают после тридцати лет, потому что, когда люди попадают в экстремальные условия, такие как "Адская неделя" и война, уровень
Я вернулся в Чикаго и обратился к своему врачу, который назначил батарею анализов крови. В его кабинете проверили мою эндокринную систему и проверили меня на Лайма, гепатит, ревматоидный артрит и ряд других аутоиммунных заболеваний. Все оказалось чистым, за исключением щитовидной железы, которая была немного не в норме, но это не объясняло, как я так быстро превратился из элитного спортсмена, способного пробежать сотни миль, в притворщика, который едва мог набраться сил, чтобы завязать шнурки, не говоря уже о том, чтобы пробежать милю, не граничащую с крахом. Я оказался в ничейной медицинской стране. Я покинул его кабинет с большим количеством вопросов, чем ответов, и рецептом на лекарство для щитовидной железы.
С каждым днем мне становилось все хуже. Все рушилось на меня. Я с трудом вставала с постели, у меня были запоры и боли. У меня взяли кровь и решили, что у меня болезнь Аддисона - аутоиммунное заболевание, которое возникает, когда надпочечники истощены и организм не вырабатывает достаточное количество кортизола, что было характерно для "морских котиков", поскольку мы работаем на адреналине. Мой врач прописал мне стероидный препарат Гидрокортизон, DHEA и Аримидекс, а также другие лекарства, но прием таблеток только ускорил мое ухудшение, и после этого он и другие врачи, к которым я обращался, выдохлись. Взгляд в их глазах говорил обо всем. По их мнению, я была либо сумасшедшей ипохондричкой, либо умирала, а они не знали, что меня убивает и как меня вылечить.
Я боролся с этим как мог. Коллеги ничего не знали о моем упадке сил, потому что я продолжала не показывать слабости. Всю свою жизнь я скрывал все свои неуверенности и травмы. Я держал все свои уязвимые места под железной крышкой, но в конце концов боль стала настолько сильной, что я не мог даже встать с постели. Я вызвала больного и лежала, глядя в потолок, и думала: неужели это конец?
Заглядывая в бездну, я мысленно перебирал дни, недели, годы, словно перелистывая старые файлы. Я нашел все лучшие моменты и собрал их вместе в цикл, воспроизводимый на повторе. Я рос избитым и обиженным, не получал образования в системе, которая отвергала меня на каждом шагу, пока я не взял ответственность на себя и не начал меняться. С тех пор я страдала ожирением. Я была замужем и развелась. Я перенесла две операции на сердце, училась плавать и бегать на сломанных ногах. Я до ужаса боялась высоты, а потом занялась высотным скайдайвингом. Вода пугала меня до смерти, но я стал техническим дайвером и подводным навигатором, что на несколько степеней сложнее, чем погружение с аквалангом. Я участвовал в более чем шестидесяти гонках на сверхдальние дистанции, выиграв несколько, и установил рекорд по подтягиваниям. В начальной школе я заикался, а повзрослев, стал самым авторитетным оратором в отряде "морских котиков". Я служил своей стране на поле боя. На этом пути я стремился сделать так, чтобы меня не определяли ни жестокое обращение, в котором я родился, ни издевательства, с которыми я вырос. Меня не определяли ни таланты, которых у меня было не так много, ни мои собственные страхи и слабости.
Я был совокупностью препятствий, которые преодолел. И хотя я рассказывал свою историю студентам по всей стране, я никогда не останавливался достаточно долго, чтобы оценить рассказанную мной историю или жизнь, которую я построил. Мне казалось, что я не могу терять время. Я никогда не переводил часы своей жизни на "дремоту", потому что всегда было чем заняться. Если я работал по двадцать часов в день, то час занимался спортом
Я умирал.
Несколько недель и месяцев я искал лекарство от своей медицинской тайны, но в этот момент катарсиса я не чувствовал ни грусти, ни обмана. Мне было всего тридцать восемь лет, но я прожил десять жизней и пережил больше, чем большинство восьмидесятилетних. Я не жалел себя. Вполне логично, что в какой-то момент наступит время расплаты. Я часами размышлял о своем пути. На этот раз я не рылся в банке с печеньем в пылу сражения, надеясь найти билет к победе. Я не использовал свои жизненные активы для достижения какой-то новой цели. Нет, я закончил борьбу, и все, что я чувствовал, - это благодарность.
Мне не суждено было стать таким человеком! Мне приходилось бороться с собой на каждом шагу, и мое разрушенное тело было моим самым большим трофеем. В тот момент я понял, что неважно, буду ли я когда-нибудь снова бегать, не смогу ли я больше работать, буду ли я жить или умру, и вместе с этим принятием пришло глубокое признание.
Мои глаза наполнились слезами. Не потому, что я боялся, а потому, что в самый низкий момент я обрел ясность. Парень, которого я всегда так сурово осуждал, лгал и обманывал не для того, чтобы задеть чьи-то чувства. Он делал это для того, чтобы его приняли. Он нарушал правила, потому что у него не было инструментов для участия в соревнованиях и ему было стыдно за свою тупость. Он делал это, потому что ему нужны были друзья. Я боялся сказать учителям, что не умею читать. Меня пугало клеймо, связанное со специальным образованием, и вместо того, чтобы еще хоть на секунду опустить руки, вместо того, чтобы наказывать себя, я впервые понял его.
Это было одинокое путешествие оттуда сюда. Я так много пропустил. Мне было не до веселья. Счастье не было моим любимым коктейлем. Мой мозг заставлял меня постоянно работать. Я жила в страхе и сомнениях, боялась быть никем и ничего не вносить. Я постоянно осуждала себя и осуждала всех вокруг.
Ярость - мощная штука. Долгие годы я гневался на весь мир, направлял всю свою боль из прошлого и использовал ее как топливо для взлета в стратосферу, но я не всегда мог контролировать радиус взрыва. Иногда мой гнев обжигал людей, которые не были так сильны, как я, или не работали так усердно, и я не проглатывал язык и не скрывал своего осуждения. Я давал им знать, и это причиняло боль некоторым из тех, кто меня окружал, и позволяло людям, которым я не нравился, влиять на мою военную карьеру. Но, лежа в постели тем чикагским утром осенью 2014 года, я отбросил все эти осуждения.
Я освободила себя и всех, кого когда-либо знала, от чувства вины и горечи. Длинный список ненавистников, сомневающихся, расистов и обидчиков, которые населяли мое прошлое, я просто не мог больше ненавидеть. Я ценил их, потому что они помогли создать меня. И по мере того как это чувство растягивалось, мой разум успокаивался. Я вел войну тридцать восемь лет, и вот теперь, когда все выглядело и ощущалось как самый конец, я обрел покой.
В этой жизни существует бесчисленное множество троп для самореализации, но большинство из них требуют жесткой дисциплины, поэтому немногие идут по ним. На юге Африки народ сан танцует по тридцать часов подряд, чтобы приобщиться к божественному. В Тибете паломники встают, преклоняют колени, затем ложатся на землю лицом вниз и снова поднимаются, совершая ритуал прострации в течение недель и месяцев, преодолевая тысячи миль, прежде чем прибыть в священный храм и погрузиться в глубокую медитацию. В Японии есть секта дзен-монахов, которые пробегают 1000 марафонов за 1000 дней в стремлении обрести просветление через боль и страдания. Не знаю, можно ли назвать просветлением то, что я чувствовал на этой кровати, но я знаю, что боль открывает потайные двери в сознание. Она ведет как к пику производительности, так и к прекрасной тишине.